Михаил Талалай - Княжна Голицына – принцесса моды

Странный у нас оказался союз! Все, что меня интересовало, ему не нравилось. Его развлекали только поездки в Нью-Йорк и Париж. Ни к чему другому он не питал страсти. Любил, правда, антиквариат, а в юности – спортивные машины. Я тоже любила водить машину. У нас был «кадиллак». Если я нервничала, то садилась в автомобиль и совершала длительную поездку к морю. Но когда муж был рядом, я была не в состоянии вести машину. Он постоянно повторял: «Делай так, делай эдак, тормози или нажми на газ». Однажды по дороге к Остии я не выдержала. Я выключила мотор и вышла из машины, уступив ему водительское место. С того времени я почти никогда не садилась за руль. А он меня «достал» по-настоящему: в один прекрасный день исчезли как мои водительские права, так и моя маленькая «мини моррис». Самым непереносимым было то, что Сильвио продолжал поддерживать свои непристойные связи, в курсе которых был весь коллектив ателье. В моей лаборатории было 50–60 работников, и все мы были очень дружны. Все знали о проделках моего мужа, но никто мне ничего не говорил. Может быть, они думали, что я против этого не возражаю или, что мне так удобнее. До сих пор Армена удивляется: «Донна Ирина, мы не могли даже предположить, что вы об этом не знали!»

Думаю, что если бы он влюбился в нормальную женщину, я бы страдала меньше, чем от его интрижек с девицами низкого пошиба. Для меня это было бы менее унизительным.

В июле 1989 года вернисаж «Женщина под звездами» на Тринита дей Монти завершился презентацией высокой моды. Настоящими героями показа стали некоторые его участники – известные личности. Орнелла Мутти участвовала в дефиле для Валентино, а Брильялдори – для Балестры. Дзеффирелли был приглашен на площадь Испании Лаурой Бьяджотти, Флоринда Болкан – Дженни, Анна Маркезини – Гаттинони, Леа Массари – Миссони, Франко Неро – Милой Шен. Грейс Джонс ради Фенди выходила из воды фонтана «Баркачча».

Мне предложили Витторио Сгарби. До этого дефиле мы не были знакомы с Витторио. Он появился в самый последний момент, и у него даже не было смокинга. Пришлось срочно доставать ему одежду. Он раздевался и одевался на площади. Все прошло хорошо, и после представления мы сидели рядом и долго разговаривали. С тех пор, встречаясь, мы много смеемся, вспоминая о том вечере. После дефиле журналисты отмечали участие Витторио Сгарби, который с большой непринужденностью спустился по знаменитой лестнице ради Голицыной, и спрашивали, не станет ли теперь этот драчливый герой работать моделью?

Что было еще, помимо этих занятных деталей с Витторио Сгарби? Я не испытываю общего энтузиазма по поводу топ-моделей и, не колеблясь, заявила: «Мне не нравится поведение тех моделей, которые слишком много берут на себя при показе мод, так что потом больше говорят о них самих, а не об одежде, которую они демонстрируют. Когда я начинала – было не так. Каждый дом моделей имел свой штат манекенщиц, которые выступали с показом работы только одного стилиста. Это не было второстепенным фактором. Каждый портной имел свой «тип”, модели могли походить на “священных жриц” или на шалуний, или еще на кого-то».

3 апреля 1990 г. я переехала на новую квартиру. Теперь мы остались одни с моей старой горничной Ивоной, страдающей атеросклерозом. И тут я поняла, что Ивона не может ночевать в спальной комнате, заставленной еще не распакованными вещами. Мне предстояло устроить горничную и еще собаку, к которой Ивона была очень привязана. Их приютил у себя бывший наш шофер Марио, который часто говорил мне: «Помните, что для вас всегда найдутся у нас места». Позже брат Ивоны поместил ее в пансион для престарелых, а я нашла пансион для собаки.

К сожалению, я сумела навестить пса лишь на следующий месяц. «Мой» даже не взглянул в мою сторону, а бросился на руки к хозяйке пансиона. Я была страшно расстроена и плакала, как девочка. Собака умерла от болезни сердца в свои 13, либо 14 лет. Отныне я решила сказать «баста» собакам – я больше не могла себе это позволить. Ивона вскоре умерла.

Та апрельская ночь была первой, которую я провела дома в полном одиночестве. Может быть, поэтому я не могла уснуть до поздней ночи. Я договорилась с одной супружеской парой русских, что рано утром они придут ко мне помочь распаковать ящики.

Я услышала стук в дверь, поднялась и увидела русскую чету, они выглядели весьма озадаченными. У входа они столкнулись с двумя полицейскими, которые желали переговорить со мной. Я была в ночной рубашке. Надев халат, я вышла узнать, что происходит. Полицейские, оказывается, должны были препроводить меня в комиссариат. Пораженная, я спросила: «В комиссариат? Зачем, что я такое сделала?» Объяснить толком они ничего не могли, а я ничего не понимала и боялась, что меня хватит инфаркт. Я попросила разрешения позвонить моему адвокату, но один из полицейских – омерзительный тип, ответил, что бесполезно тратить время, тем более в такой час адвокатов нельзя найти. У меня до сих пор в памяти эта сцена: тот тип стоял в дверях с двусмысленной улыбкой и не желал уступить ни на йоту. Другой увидел, что мне становится плохо, и позволил все же связаться с адвокатом. Я нашла адвоката, который просил не очень волноваться – он вскоре прибудет. Этот более любезный полицейский посоветовал мне захватить что-нибудь необходимое для туалета. Я не понимала, зачем это нужно в таком месте, как полиция. Поскольку у меня был чемоданчик на все случаи жизни для неожиданных путешествий, я взяла его, но он рекомендовал захватить еще и ночную рубашку. Я продолжала недоумевать. К счастью, они догадались не включать сирену, когда мы садились в машину, я только что вселилась в этот дом, и вот уже соседи и портье видели, как меня увозит полиция.

Меня увезли прямо в тюрьму Ребиббия и продержали там неделю. Это было кошмарно. Меня заперли в комнатушку с еще тремя женщинами. После первого дня потрясений и переживаний я начала перебирать в памяти свое прошлое. Чтобы не сойти с ума, я заставила себя сконцентрироваться на своей работе, на прошлых коллекциях и той новой, которая должна быть вскоре представлена. Не имея возможности в камере делать эскизы, я размышляла во время бессонных ночей о тканях, о том, как было бы приятно использовать их в новой манере. Скажем, в геометрических формах, а не в обычных цветочках и лоскутках. Это была бы более четкая Голицына, именно это я и должна показать публике, если меня вовремя выпустят. Я бы вышла отсюда с более ясными идеями и пониманием, что мне надо наверстывать упущенное за минувшие годы. Я вновь думала о своей, ставшей мифом, пижаме-палаццо, о том, каким образом можно было бы превратить ее в новое мое послание, говорившее о преемственности. Из этого могла бы родиться слегка сумасшедшая коллекция, намного менее классическая, чем раньше.