Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

По окончании обыска приехал дядя князь Александр Волконский, который объявил, что в этот же день был произведен московским жандармским штаб-офицером полковником Гофманом нобыск в доме дяди князя Дмитрия, воротившегося из деревни в Москву, и к этому прибавил, обращаясь ко мне: «Что ты здесь сидишь? Может быть, господа, уехавшие отсюда, теперь обшаривают твою квартиру и испугали твою жену». Я {сей час} поехал домой, но там ничего не было. Впоследствии мы узнали, что в то же время были произведены обыски тамбовским жандармским штаб-офицером полковником Ковальским в доме дяди князя Дмитрия в его имении Студенец в отсутствие хозяина и воронежским жандармским штаб-офицером у одного воронежского помещика, занимавшегося делами покойного С. А. Викулина.

{Как объяснить распоряжения, сделанные для производства всех этих обысков, когда произведенные следствия ясно доказали, что отыскиваемых миллионов никогда не существовало? Эти распоряжения объясняются только тем, что желали найти какие бы то ни было бумаги, компрометирующие сестру мою, чтобы заставить ее молчать и не жаловаться [ на ] все претерпенные ею притеснения. Дубельт, известный своим развратным поведением, полагал, конечно, [ что ] в бумагах сестры моей, молодой красивой женщины, вышедшей замуж за старика, он найдет какие-нибудь к ней письма и что для получения их обратно она готова будет на все условия, которые он вздумает ей предложить для прекращения столь гнусно им веденного дела. Но сестра моя жила с мужем так, как желательно, чтобы жили все жены, следовательно, Дубельт в этом предположении ошибся.}

Обыски были сделаны до того внезапно, что о них не был даже предупрежден князь Д. В. Голицын, и этот уважаемый начальник столицы, узнав о них только на другой день, был недоволен этими распоряжениями. {Московское общество выказывало сильное неудовольствие на гнусное притеснение жандармским начальством правой стороны и его покровительством клеветникам и разбойникам. В Английском клубе, тогда единственном, в котором собиралось все лучшее общество, означенное дело служило часто предлогом разговоров.}

Несколько дней спустя {после обыска} сестра моя увидала, что жандармский генерал Перфильев подъехал к ее крыльцу. Это было рано утром, и она подумала, что {после оскорблений, которым она подверглась, Перфильеву незачем было приезжать, как для того, чтобы} арестовать ее. Она просила брата Николая выйти к Перфильеву и просить, {чтобы он через брата передал ей} о причине своего приезда. Но Перфильев, уверяя брата, что привез самое успокоительное известие для сестры, должен сам, согласно {полученному им} приказанию от графа Бенкендорфа, лично передать сестре моей. Когда его ввели в гостиную, он подал сестре письмо от графа Бенкендорфа, в котором последний извещает сестру, что, по обязанности своей покровительствовать вдовам и сиротам, он принял самое живое участие в сестре моей, когда ее оклеветали ее пасынки и падчерицы; что, зная, до какой степени клевета пристает к самым невинным, он ходатайствовал у Государя о назначении самых строгих следствий и других действий, дабы доказать, что жалобы, поданные на сестру, были не что иное, как клеветы, так чтобы на ней не могло остаться и малейшего подозрения, каковой цели он вполне достиг.

Прочитав это письмо и выслушав соответственные словесные объяснения Перфильева, сестра моя сказала ему:

– До сих пор считали меня воровкой, но теперь сверх того и дурою; неужели граф Бенкендорф полагает, что я поверю этим изворотам; когда хотят кого-либо защитить, то, конечно, не наносят ему всевозможных оскорблений.

М. Ф. Орлов в то же время получил ответ на свое письмо, в котором Дубельт, излагая то же, что в письме Бенкендорф к сестре, присовокупляет, что последним действием защиты сестры моей мнимыми покровителями вдов был произведенный у нее обыск, который ясно доказал, равно как и произведенные следствия, всю гнусность клеветы, {возведенной на сестру мою}. Конечно, М. Ф. Орлов понял этот изворот Дубельта так же, как поняла его сестра моя.

Оба следствия, московское и орловское, были представлены в III отделение Собственной канцелярии Государя, и потому надо было следить за их ходом в Петербурге, куда и отправились в начале 1842 г. сначала мать моя, остановившаяся у Ю. С. [ Юлии Самойловны ] Колесовой, а вслед за нею сестра моя, я с женой и теткою П. А. Замятниной; мы остановились в нижнем этаже гостиницы Серапина {785}на Обуховском проспекте.

Нам известно было, что петербургское общество смотрит на дело сестры не в ее пользу. В доме П. Д. Норова была постоянно значительная карточная игра, а потому все картежники были на стороне противников сестры; жена Норова и сестра ее Вадковская любезничали с некоторыми из влиятельных лиц и держали их на своей стороне; пред другими с этой целью они пресмыкались; брат их Семен, столь неистово действовавший с крепостными людьми, прикидывался в обществе чрезвычайно скромным человеком; жандармы под рукою распускали невыгодные слухи о действиях моей сестры по кончине ее мужа.

Мать моя, несколько знакомая с графинею Анной Алексеевной Орловою-Чесменскою {786}, по приезде в Петербург получила от нее и от некоторых других знакомых подтверждение, что общество в Петербурге сильно настроено в пользу противников сестры, о чем мать и сообщала нам в своих письмах.

По приезде нашем в Петербург, имея в нем мало знакомых, нам оставалось только следить за тем, что предпримет далее по этому делу III отделение Собственной канцелярии Государя, и если оно даст делу неправильный ход, то сестра намерена была просить Государя лично или через комиссию прошений; сведение же о том, что предпримет III отделение, нам не от кого было получить иначе, как прямо от управляющего отделением Дубельта. С этой целью я часто ездил к нему в отделение, но он меня не принимал; в то же время он подсылал к матери моей убеждать ее, чтобы она уговорила сестру мою окончить начатое дело миром, на что мать моя не изъявляла согласия. Наконец, через графиню А. А. Орлову, дело это доведено было до сведения графа Алексея Федоровича Орлова {787}, который, {хотя известен был тем, что} не вмешивался в дела, до него прямо не относящиеся, принял участие в деле сестры и говорил о нем Бенкендорфу и Дубельту. Сестра и я были также у статс-секретаря для принятия прошений, подаваемых на Высочайшее имя, князя Александра Федоровича Голицына {788}, и он обещался, когда просьба сестры поступит в комиссию прошений, принять в ней живое участие.

После неоднократных бесполезных моих посещений Дубельта в III отделении я приехал к нему туда же в начале марта и, приказав доложить о себе, получил обычный ответ, что генерал занят и принять меня не может. По выходе из канцелярии, когда я садился на дрожки, подбежал ко мне какой-то чиновник и сказал, что генерал просит меня воротиться, если я имею время. Я отвечал, что я только за этим приехал в Петербург и шесть недель не могу добиться свидания с Дубельтом. Вот приблизительно мой с ним довольно долго продолжавшийся разговор. Дубельт, при входе моем в его кабинет, сказал мне: