Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

А. А. Дельвиг и в особенности брат Александр обращали неоднократно внимание на то, что на отпускных из училища билетах меня писали просто Дельвигом без титула, и требовали, чтобы я, поступая в институт, записался в нем с принадлежащим мне баронским титулом. В день поступления моего в институт дежурным ротным офицером был подпоручик Мец {337} 337 Мец Федор Федорович (Metz Carl Friedrich von) (1805–1861). Автор пишет, что Мец «был замечателен и по нравственным качествам, и по познаниям». Далее сообщается, что Ф. Ф. Мец позже был директором Александровского кадетского корпуса в Царском Селе; не он ли в таком случае описан в след. сцене: «Розги были приготовлены в большом количестве, и Мец, растрепанный и нахмуренный, вошел в класс, встал посредине, велел всем встать на колени и молиться; сам он с чувством молился шепотом, и слезы текли по его щекам… Троих уже высекли, как один из кадетов К. признался: он был уже высечен прежде как подозреваемый, и теперь вновь, и кричал ужасно. Мец плакал и просил извинения у высеченных напрасно, опять стал посреди класса и молился, позвал К., заставил его повторять за собою слова молитвы, а затем простил» ( Жемчужников Л. М. Мои воспоминания из прошлого. Л.: Искусство, 1971. С. 35. Мец здесь не директор, а инспектор). (впоследствии генерал-майор и директор Александровского кадетского корпуса в Царском Селе, уже умерший). Мы все четверо явились прямо к нему, он спросил наши фамилии и, по сделанному мной ответу, записал меня бароном Дельвигом.

В числе четверых, перешедших в институт, были из 1-го класса училища я и Сивков {338} 338 Сивков Алексей Дмитриевич (1814–1880) – тайный советник; окончил Институт корпуса инженеров путей сообщения, преподаватель архитектуры в том же институте (1844), проф. составления проектов гражд. архитектуры и технических отчетов (1850), директор Имп. фарфорового завода, управляющий всеми фарфоровыми имп. заводами и фабриками (1857–1870), владел 9 домами в С.-Петербурге. Жена: Мария Ивановна Пономарева. (Алексей Дмитриевич, бывший впоследствии членом кабинета Его Величества и тайным советником, ныне находящийся в отставке; он через женитьбу приобрел огромное состояние), а другие двое были из низших классов.

Мец, зная, что в 1-м классе Строительного училища преподавались собственно специальные науки по строительной части, так что воспитанники этого класса, как поступившие только в него, так и окончившие в нем курс, имеют достаточные познания для поступления в 3-ю бригаду (так назывался в институте высший класс воспитанников портупей-прапорщиков), посадил меня и Сивкова в этот класс. Когда пришел ротный командир полковник Лермантов [24] 1) Владимир Николаевич, впоследствии генерал-майор, теперь (1872) в отставке. и увидал нас сидящими в 3-й бригаде, грозно спросил, кто смел посадить нас в эту бригаду без экзамена, и прогнал нас в 4-ю бригаду (2-й класс воспитанников), причем с насмешкою и упреком сказал мне: «Знайте, г. барон, что здесь нет князей, графов и баронов, а все равны и вашего титула здесь употреблять не будут».

Инспектор классов, полковник Резимон, прислал к нам экзаменаторов, у которых мы выдержали экзамен, требующийся для поступления в 3-ю бригаду, куда и были переведены Резимоном.

В тот же день приехал директор института генерал-майор Базен, и, когда Лермантов ему представлял вновь поступивших в институт, на вопрос Базена о том, как он нас находит, отвечал про Сивкова, что он, кажется, добрый малый, про меня же ничего не сказал, а только пожал плечами, как-то неприятно улыбаясь. Базен ему сказал на это: «Savez-vous, colonel, que les bons enfants ne valent pas le diable» [25] Вы знаете, полковник, что хорошие дети ни черта не стоят ( фр. ). . {Я выше говорил уже о Базене и Резимоне; скажу теперь несколько слов о Лермантове. Он} был человек желчный донельзя и злой, обходился с воспитанниками института хотя учтиво, но дурно, и потому только не был груб, что никакой грубости не потерпели бы не только воспитанники, но и директор института. Воспитанники ненавидели Лермантова, называли его «лимонная рожа». Он со злости постоянно рвал свои бакенбарды. Наказания в институте были очень редки; не только всякое наказание, но и сделанный воспитаннику словесный выговор записывались в особую книгу и в дневной рапорт, подаваемый директору. Наказание ограничивалось сажанием под арест (в карцер) на 24 часа (более продолжительный арест зависел от директора) и неувольнением в праздничные дни в отпуск; о каком бы то ни было телесном наказании или о битье по щекам и по телу, как в Военно-строительном училище, не было и помину. Директор института и все начальствующие лица говорили воспитанникам «вы», и это невольно ведет за собою бо льшую учтивость в обращении. Понятно, что с переходом в институт я ожил, сравнивая обращение в нем с таковым в Военно-строительном училище.

Не понимаю, чем я с самого моего поступления в институт мог не понравиться Лермантову. Казалось бы, можно было ожидать противного; я был довольно красивый, ловкий мальчик, с хорошими способностями. Лермантов был тогда женат на Вишневской (впоследствии, овдовев, он женился на Дубенской, дочери отставленного директора {339} 339 Дубенский (Дубенской) Николай Порфирьевич (1779– не позднее 1849) – действ. статский советник (1817) из потомственных дворян Пензенской губ., обладал большим состоянием, симбирский вице-губернатор при губернаторе кн. А. А. Долгорукове (1811), директор Департамента податей и сборов Министерства финансов (с 1819). Жена: Елизавета Петровна Гартонг; дети: Петр (инженер-генерал-майор), Порфирий (кавалергард, адъютант воен. министра графа А. И. Чернышева), Николай (действ. статский советник), Михаил, Александра, Елизавета (замужем за генерал-майором Владимиром Николаевичем Лермантовым) и Прасковья. бывшего Департамента государственных имуществ в Министерстве финансов, разбогатевшего на службе), дочери хорошей приятельницы моей матери. Сам он был знаком с А. А. Дельвигом. В Военно-строительном училище маршировкой и тесачными приемами гораздо более занимались, чем в институте, так как в училище целый летний месяц употребляли на это, и воспитанники стояли в карауле, по ночам принимая главного и прочих рундов, о чем в институте не имели понятия. Следовательно, и по части маршировки и тесачных приемов, на которую Лермантов обращал особенное внимание, я был лучше многих. Но ничто не помогло мне. Лермантов насмешливо и неприятно обращался со всеми воспитанниками, которым он часто говорил, что им «надобно в ротные командиры не гвардейского полковника, а гарнизонного капитана», и в особенности был резок со мной. Он мне не давал покоя; на каждом шагу останавливал меня; то я не так хожу, то не так сижу, то не порядочно одет, то дурно держу ножик и вилку. Все это были придирки. Я, конечно, был благовоспитаннее многих моих товарищей, но, несмотря на это, Лермантов беспрерывно делал мне замечания в продолжение первых четырех месяцев моего пребывания в институте. Зная, что мне остается пробыть под начальством Лермантова менее года, я решился все вытерпеть, что мне стоило больших усилий.