Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

Выше я уже сказал, что брат Александр ушел в Польский поход 31 декабря 1830 г. Из казарм я переехал в Кузнецкий переулок в дом Сивкова {448}, рядом с старообрядческою церковью Св. Николая. Тогда на дворе этого дома был довольно большой деревянный флигель, в котором жил сам домовладелец, мой товарищ по институту, и деревянный сарай; над ним была устроена очень простая комната, в которую вела наружная крутая лестница. Эту комнату я нанял, рассчитывая, что в ней буду только спать, проводя целые дни в институте или у Дельвига, жившего на Владимирской поблизости. Через две недели его не стало, но квартира, нанятая его вдовою, была еще ближе к моей квартире.

Кроме Дельвигов и Гурбандта, я бывал <���в это время> часто у Плетнева, у которого литературные вечера при жизни Дельвига были по субботам, а после его смерти по воскресеньям и средам. По этим дням литературные вечера Плетнева постоянно продолжались в течение 25 лет до отъезда его по болезни за границу. На эти вечера, впрочем, являлось менее литераторов, чем к Дельвигу. Бывал я, конечно, и у некоторых других знакомых, но так как эти знакомства не представляют ничего интересного, то нечего о них и говорить; упомяну только о вечерах у моего товарища инженер-прапорщика Якова Ивановича Пятова {449}, бывшего впоследствии долго секретарем Нижегородского дворянства. Он был сын потомственного почетного гражданина и нижегородского городского головы {450}, считавшегося очень умным и богатым человеком. Я его не знал, а потому об уме его не сужу, а о богатстве могу сказать, что оно было воображаемое, судя по наследству, оставленному им двум его сыновьям. Из всех моих товарищей один Пятов получал из дома достаточное, особливо по тому времени, содержание в 6000 руб. асс. в год. При его аккуратности он мог жить очень хорошо; он нанимал чистую, хорошо отделанную квартиру у Семеновского моста; товарищи считали его неспособным к наукам и вообще тупым, но собирались у него по вечерам, на которых всегда бывал ужин, а перед тем игра в карты и разговоры, относившиеся к институту, в котором мы учились.

Во 2-й бригаде института, – как тогда называли класс, в котором обучались инженер-прапорщики, – главные предметы преподавания были: аналитическая механика, приложения к начертательной геометрии, физика, химия, архитектура и военные науки. Первую преподавал профессор инженер-полковник Ламе; приложения к начертательной геометрии – профессор инженер-полковник Севастьянов; физику – инженер-майор Скальский {451}; химию – академик Гесс {452}; архитектуру – профессор Жако, а военные науки, вместо профессора генерал-майора Шефлера, его репетитор, инженер-майор Языков. Все они уже померли.

Профессоры института, полковники Ламе и Клапейрон {453}, были горными инженерами во Франции и отличными воспитанниками Парижской политехнической школы. В начале двадцатых годов они были выписаны для преподавания высших наук в Институте инженеров путей сообщения и приняты в русскую службу майорами корпуса инженеров путей сообщения, оставаясь французскими подданными. Клапейрон читал в 1-й бригаде, – как назывался тогда класс инженер-подпоручиков, – курс построения и прикладную механику.

Ламе был человек положительный, глубоко ученый, приятной наружности и изящных форм; читал лекции красноречиво и твердо знал, что читал. Он женился в России на воспитаннице княгини Голицыной, известной под названием Princesse Nocturne {454}; {причины этого названия, вероятно, описаны во многих записках современников}.

Клапейрон был, напротив, человек взбалмошный, наружностью и формами французский roturier [40], не всегда твердо знал читаемые им лекции и часто затруднялся в математических выкладках, но от природы способнее Ламе, который много выигрывал старательным изучением преподаваемых им предметов.

Ламе и Клапейрон в России были дружны между собою; они написали вместе много научных статей; между прочим, укажу на данное ими в 1823 г. графическое определение точек перелома в своде; они вообще принесли весьма большую пользу Институту инженеров путей сообщения.

После июльской революции их обоих предваряли, чтобы они свои мнения об этой революции держали про себя. Это им было подтверждено и после варшавского мятежа. Ламе повиновался, но Клапейрон пробалтывался. Вследствие этого в декабре герцог Александр Виртембергский, конечно, по приказанию Императора, объявил ему о том, что он командируется в Вытегру, как профессор строительного искусства, с тем, чтобы он познакомился с нашими искусственными водяными путями и впоследствии мог дать советы для их улучшения.

Все отговорки, служившие к тому чтобы не ехать, были приведены Клапейроном: и незнание русского языка, и зимнее суровое время года, и нездоровье; ничего не помогло. Он был послан в Вытегру, откуда возвратился только летом следующего года. В это время король французов Луи-Филипп пожаловал Ламе и Клапейрону кавалерские знаки ордена почетного легиона, которые Император Николай запретил им носить на их военных мундирах. Это распоряжение было тем страннее, что ордена ими были получены за отличие в науках и что в то же время директору института генералу Базену, получившему командорские знаки того же ордена, взамен имевшейся у него низшей степени, дозволено было надеть эти знаки. Правда, что Базен и вместе с ним приехавшие товарищи приняли уже в то время присягу на русское подданство.

Ламе и Клапейрон были до того обижены запрещением им носить свой орден, что осенью 1831 г. вышли в отставку и уехали во Францию.

Они оба уже имели русские ордена Анны 2-й ст. с алмазами и Владимира 4-й ст. При отставке один Ламе получил орден Св. Станислава 2 ст. со звездой.

По возвращении в Париж Ламе продолжал заниматься учеными трудами, издал замечательный курс физики {455}и был вскоре избран в члены французского Института. Клапейрон же пустился в предприятия по постройке железных дорог, разбогател и был также избран, но гораздо позже, в члены французского Института. Я бывал у них в Париже; в последний раз я видел Ламе очень старым, глухим, болезненным и потерявшим память. Он нанимал в Латинском квартале Парижа очень небольшую квартиру в 5-м, если не в 6-м этаже. Меня он не узнал и не мог припомнить, но с удовольствием отзывался о времени, проведенном им в России, и относился к ней с благодарностью. Клапейрона же я видел в собственном его большом доме близ церкви Св. Магдалины. Он еще был свежим мужчиной и казался здоровым. Это было в 1860 г., когда некоторые из французских инженеров, приглашенные в Россию Главным обществом российских железных дорог, уже успели выказать свою нерасчетливость, бестолковость и даже незнание в деле постройки железных дорог. Мне известно было, что учредители Главного общества вначале имели намерение пригласить Клапейрона в главные директора предпринятых ими железных дорог в России и что это предположение не состоялось частью потому, что Клапейрон не хотел круглый год жить в России, а частью потому, что Клапейрон имел во Франции звание только старшего инженера 1-го класса, а означенные учредители полагали, что если главный директор Главного общества российских железных дорог будет иметь звание французского главного [41]инспектора дорог и мостов, которое имел Колиньон {456}, то это произведет в России более эффекта. В этом они ошиблись; то и другое звания были известны весьма малому числу русских, и вообще публика была к французскому званию главного директора железных дорог Главного общества вполне равнодушна. В разговоре моем с Клапейроном я заявил ему сожаление, что он не принял означенной должности, так как она ему была бы сподручнее не только по большой его опытности в деле постройки дорог, но и по знакомству с Россией и с ее инженерами, из которых многие с удовольствием вспоминают, что они его ученики. Мы могли надеяться, что он сделал бы лучший выбор инженеров для постройки железных дорог в России. Жена Клапейрона {457}заметила, что она часто слышит от всех русских такой отзыв о французских инженерах, строящих дороги в России. Клапейрон, развалясь в креслах и положив ноги в камин так, что можно было опасаться, что они загорятся, извинял выбор инженеров в Россию тем, что хорошие французские инженеры имеют и дома довольно дела; сверх того, они же строят и эксплуатируют дороги в Испании, Италии и Австрии, землях, пограничных с Францией, находящихся в одинаковых климатических с Францией условиях, а иногда и в лучших, при однородной цивилизации. Понятно, что французские инженеры охотнее идут в эти страны, чем в отдаленную Россию с ее суровым климатом и отсталой своеобразной цивилизацией. В таком положении дела надо было довольствоваться остатком (le reste). Жена Клапейрона, очень любезная дама, постоянно вмешивавшаяся в разговор, заметила на это: «Cela doit être, dʼaprès tout ce que jʼentends dire [42], un beau reste». (Это должен быть по всему тому, что я слышу, прекрасный остаток). Клапейрон спросил меня, между прочим, поехал ли бы я в Китай, если бы меня пригласили строить железные дороги, и на мой отрицательный ответ сказал: «А ведь климат в Китае лучше, чем в Петербурге, да по общему здесь мнению и китайская образованность ближе к русской образованности, чем эта последняя к французской».