Франц Запп - Сталинградский пленник 1943–1946

«Да», — сказал я, — «и это состояние в первые недели плена мне хорошо знакомо. Такое наступает, наверное, тогда, когда после бурного и опасного периода становишься спокойнее и имеешь время для сна и безделья. Мы еще сильно голодали, а вы уже не испытывали такого голода, но все равно были трудные условия: холод, неволя, недостаточное питание».

Когда Харрер стал способен передвигаться, он начал ходить в столовую, где в глиняную плошку ему накладывали еду. Там он опять встретил Пауля Швайфера, который стоял на раздаче и всегда заботился о том, чтобы Вилли перепало кое-что из остатков. Это помогло ему набрать силу и отдохнуть психически. На десерт в качестве витаминной добавки часто давали пересохшие, крошащиеся кубики дрожжей. При этом много крошек оставалось в раздаточной посуде, и Пауль приберегал для Вилли несколько столовых ложек добавки. Сейчас это может показаться мелочью, но тогда имело большое значение.

Его сосед по койке немец Петцольд был заядлым курильщиком, и Харрер часто наблюдал, как свои 100 граммов белого хлеба, который выдавали только в лазарете, Петцольд совал в щель между стеной и окопной рамой, а кто-то передавал ему взамен сигареты. Это были самокрутки из газетной бумаги с горсточкой табака или махорки. Харрер внушал ему, что нельзя отдавать свой хлеб за сигареты, так как он сам нуждается в каждом грамме и сам себя губит. Петцольд ему возражал: курение для него — все, и если он не сможет курить, то не сможет и жить. Так оно и произошло. Случилось это в марте. Как обычно, утром пришли румыны из хозкоманды и всех разбудили. Надо было ровно заправить все постели. Стали будить Петцольда, толкали его, трясли, кричали: «Вставай, приятель!», но тот не двигался, он был мертв. В 4 часа утра он еще сходил в уборную и выкурил сигарету, это была его последняя сигарета.

…И вот дальше, в настоящую Россию, к Сталинграду (из книги Бека).

Мост через реку Чир (из книги Бека)

Преодоленный огневой рубеж под Сталинградом (из альбома Итерта).

Беженцы под Сталинградом

Они не могли ничего взять с собой (из книги Шрётера).

Разрушенный квартал (фото Вайихоп).

Грозный сталинский «орган» (из альбома Миттерекера).

Генерал Паулюс у генерала Пфеффера (из альбома Миттерекера)

Вши замучили (из альбома Миттерэкера).

Танки и наземный транспорт были уже для нас бесполезны. Только Ю-52 могли что-то доставить и забрать тяжелораненных, до тех пор, пока мы не потеряли последний аэродром (из книги Шрётера).

Харрер уже мог вставать и ходить, в лазарете он встречался и с другими австрийцами: Зеппом Лейтенбауэром и Тони Эренхофером из восточной Штирии. Я сам в то время находился в лазарете и сказал Харреру, что хорошо знаком с доктором Кринкхаус, она еврейка, прекрасный специалист и очень человечная врачиха. Она очень хорошо относится ко мне. Ей я обязан тем, что меня оставили в этом лагере, а не переводили в другие и не направляли в колхоз, на изматывающую работу. Если в квартире требовался ремонт электроприборов или проводки, она всегда приглашала меня. Помню, когда первый раз она вызвала меня, то спросила, где мой дом. Я ответил, что в Линце, в Верхней Австрии. Она как-то сразу потеплела и сообщила, что хорошо знает, где находится Линц, так как изучала медицину в Вене. Но это было уже так давно. Она упрекала в высокомерии тех немцев, которые считали русских глупыми. Но это далеко не так, сказала она, вы это еще заметите. Я ответил, что считаю эту позицию немцев совершенно беспочвенной, что у них отсутствует чувство понимания других народов и других условий жизни, так как каждый народ имеет свои особенности и по-своему решает собственные проблемы. Мы, австрийцы, наследники старого многонационального государства, привыкли общаться с представителями народов, очень разных по языку, мировоззрению и нравам. Главврач охотно со мной согласилась.

Харреру были назначены инъекции кальция. Однажды произошла накладка. После укола в плечо, сделанного неопытной сестрой, у него начались боли и опухло все предплечье. Ему стали накладывать холодные влажные компрессы, и опухоль постепенно спала; на спину ставили банки, которые посредством их всасывающего действия обеспечивали лучшее кровообращение и смягчение болей.

Мало-помалу к Вилли возвращались силы. Пища была неплохая, и для таких истощенных, как он, ее вполне хватало, им даже пять раз в день выдавали по стограммовому кусочку белого хлеба.

С восстановлением физических сил пробуждались умственные интересы. В лагере был немец-активист по имени Пильц, который заведывал немецкоязычной лагерной библиотекой. Он часто приходил в лазарет и предлагал книги. Харрер очень интересовался литературой. Правда, он отдавал предпочтение — что понятно при его тогдашнем состоянии здоровья — художественно-развлекательной литературе, но она, к сожалению, была дефицитом. Он читал «Капитал» Карла Маркса, кое-что из произведений Тургенева, Пушкина, Бределя и «Тихий Дон» Шолохова. «Капитал» давался ему трудно. Если прочитывал две страницы, то мог после этого с гарантией прекрасно спать несколько часов подряд. Но Шолохов очаровал его своей книгой «Тихий Дон», где в захватывающей манере описывалась трагическая история русского казачества в эпоху первой мировой войны, свержения царя, в период смуты, революции — вплоть до горького конца. Я сказал ему, что тоже прочитал много книг из лагерной библиотеки, в том числе, и названные им. «Капитал» я хорошо проштудировал и согласен, что это трудная книга. Раньше я привык читать социально-критическую литературу, например, об идеях христианско-социальных реформ в книге барона фон Фогельзанга; с «Капиталом» я был знаком поверхностно, по названию, но эта книга меня интересовала, как и «Майн Кампф» Гитлера или книга партийного догматика Розенберга. Я стал понимать, что к чему, поскольку вырос в семье, очень интересующейся политикой. Конечно, я тогда не мог читать «Капитал», как читают роман, но ведь как роман нельзя читать и книги по-специальности, их приходится изучать, точно так же, как труды Энгельса или «Вопросы ленинизма». Названные книги я прочитал, находясь в лазарете, с особым интересом, так как дома не мог этого сделать, иначе меня заподозрили бы в симпатиях к коммунизму.