Франц Запп - Сталинградский пленник 1943–1946

Мне вспомнилось, как в лагере после первой зимы я получил вместо своих меховых сапог два разных ботинка и оба на левую ногу: один — австрийский, с коваными гвоздями, а второй — обычный русский, хотя их выдавал немецкий фельдфебель. И то я радовался тогда, что вообще получил обувь. Я наловчился ходить в этих ботинках, правда, было немного непривычно. Изредка кое-кто из товарищей меня поддразнивал, но я им отвечал, что сам виноват, потому что при получении не мог достаточно быстро сообразить, что мне больше подходит, горные ботинки — как австрийцу или русские — как военнопленному. После этого они меня оставили в покое. Каждое общество имеет свои подчас строгие правила, но всегда есть «лазейки», чтобы легче к этим правилам приспособиться. Вскоре я заменил австрийский ботинок на русский, он был более удобен при работах на электролиниях, особенно при лазании по столбам.

Затем Харрер познакомился с Эдмундом Дункелем из Граца, который работал в лагерной пошивочной мастерской, где не только чинил одежду пленным, но и шил форму для русских. После своего возвращения на родину, в Грац, Дункель создал фешенебельное пошивочное ателье. Их дружба продолжилась и после войны.

Заканчивался апрель 1944 года, и русские готовились к празднованию 1-е Мая, который у них, наряду с годовщиной Октябрьской революции, отмечается как большой праздник. На фабрике из числа добровольцев формировались специальные смены, чтобы успеть выполнить все нормы и навести порядок. Нас тоже привлекали к этому. На электростанции, где работал одноцилиндровый двигатель на сырой нефти, мы должны были вычистить подземный бак, куда поступали остатки нефти. По случаю праздника двигатель не включали. Это была грязная, хотя не очень утомительная работа.

Мы быстро поняли, что часовые и охранники в такие дни настроены по-праздничному, все повторяют политические лозунги и, кроме того, получают дополнительную порцию водки. Мы старались не раздражать их, иначе последовали бы крепкие русские ругательства, удар ногой или прикладом, а то и предупредительный выстрел. Мы были рады вернуться в лагерь, хотя отмываться пришлось долго. В лагере тоже был наведен порядок, даже повара постарались приготовить еду получше.

Мы слышали звуки праздника, оркестр играл русские марши и песни, а затем все пели, особенно мне запомнилась песня танкистов, которая заканчивалась одним и тем же припевом: «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин…» При этом преобладали высокие женские голоса, потому что мужчины были на фронте, а инвалидам и старикам было, видимо, не до песен. Но к вечеру мы вдруг услышали духовую музыку, звучали знакомые мелодии: «Дунайские волны», «Марш Радецкого» и др. Они казались нам близкими, но все же немного чужими, хотя нам, австрийцам, они напоминали о родине и пробуждали в нас симпатии к русским, убеждали нас в объединяющей силе музыки. Кстати, я никогда не слышал, чтобы русские играли немецкие марши.

На следующий день, когда я пришел с работы и сидел, греясь в лучах медленно заходящего солнца, ко мне подсел незнакомый товарищ. Завязался разговор. Говорили сначала о вчерашнем дне, о лагере, о нашей жизни, а потом к обоюдному удивлению установили, что мы оба австрийцы и даже из одного города, из Линца. Выяснилось, что его зовут Алекс Грюн, он артист цирка и работал на трапеции, но на войне получил тяжелое повреждение позвоночника и теперь, если вернется домой, то уж определенно не будет выполнять прежнюю работу. Он сильно тоскует по родине. Раньше он вел кочевую жизнь, и ему невыносимо трудно находиться в заключении. Дома осталась жена, которую он очень любит, но нацисты стерилизовали ее как цыганку. Когда его призвали в немецкий вермахт, он был водителем грузовой машины. Его посадили за руль автофургона с герметичной будкой, куда при езде поступали выхлопные газы. Через заднюю дверь в фургон загружали людей. Кто они были, он не знал, вероятно, евреи. Машина ехала и через какое-то время по приказу нацистов, останавливалась в глухом месте. Когда дверцу кузова открывали, все находившиеся в нем были мертвы, оставалось их только захоронить. Ему, стало быть, пришлось водить газовую камеру на колесах. Он рассказывал, как все это было ужасно, он до сих пор страдает от этих воспоминаний, а в душе таит злость на нацистов за их преступления, в том числе и за то, что они сделали с его женой. Сам он из цирковой семьи. Его отец выступал с шестью дрессированными тиграми. Отец брал его с собой в Малайзию охотиться на тигров, они отлавливали там и тигрят. Однажды зверь напал на него, и на спине у Алекса остались большие рубцы. Потом отец был вынужден отдать тигров, так как их нечем было кормить. Сам же Алекс уже никогда не будет выступать с тиграми.

Кстати, по возвращении домой он открыл небольшой цирк шапито и однажды зашел ко мне в гости. Он рассказал моему сыну о своих приключениях на охоте и даже показал ему шрамы. Мой сын был околдован. Открывая мне дверь, сын встретил меня взволнованными словами: «Папа, там тебя ждет человек, которого чуть не сожрал тигр!» Я сразу догадался, кто этот гость, и был рад нашей встрече. Дела у нас обоих шли еще неважно, но мы были дома, и страшные испытания остались позади.

Вскоре я случайно познакомился с интересным человеком, тирольцем из Куфштайна. Он рассказал, что у него дома остался магазин по продаже часов и что сам он учился на часовщика, но ему не нравилась эта специальность. Ведь он закончил гимназию и сдал экзамен на аттестат зрелости. В процессе учебы у него появился недюжинный математический талант, он закончил институт и хотел стать преподавателем математики, но по новой специальности работать не пришлось, началась война, и его призвали в армию. В лагере он недавно и работает на кухне. О себе я сказал, что я дипломированный инженер-геодезист, перенес сыпной тиф с последующими осложнениями и описал, как понемногу, путем постоянной тренировки в решении задач восстанавливал память и нормальное мышление. Поскольку пленные не имели писчей бумаги, я использовал наружную поверхность котелка, а стержень для карандаша делал из графита скользящего контакта электродвигателя, приклеив его между двумя щепками. Когда наружные стенки котелка были исписаны интегральными и дифференциальными уравнениями, я их счищал, чтобы можно было писать новые уравнения. Кое-кто из наблюдавших за мной думал, что у меня не все дома. Правда, никто ничего не говорил, так как в этом отношении все были очень терпимыми друг к другу. Мой новый знакомый и я радовались, что обрели партнера для совместных занятий высшей математикой. Поверхности котелка нам уже не хватало. Тут нас осенила блестящая мысль. В нашем распоряжении была большая темная плита из немного проржавевшего стального листа толщиною 7 мм. Это была дверь уборной. Мой земляк сказал мне, что требуемый для письма мел он легко достанет. Теперь нас ежедневно после работы видели за решением задач на двери уборной, мы занимались этим до тех пор, пока дверь не покрывалась уравнениями сверху донизу. Запахи и шумы нам никогда не мешали. Нас самих удивляло, что мы еще можем решать задачи по высшей математике без всякого учебника.