Франц Запп - Сталинградский пленник 1943–1946

Вилли познакомился с Зеппом Штамплером из Граца, который был обручен с дочерью мясника Лампля из Эггенберга. Вилли часто разговаривал с ним и завидовал его здоровью; будь он, Харрер, так же крепок, можно было бы не сомневаться в благополучном возвращении домой. Однако все произошло иначе. Штамплера после карантина направили в лагерь лесорубов, где он заболел тропической малярией и, возвратившись в старый лагерь, вскоре умер.

Картина в точности напоминала ситуацию первых месяцев моего плена, когда из-за голода и болезней, как правило, умирали крепкие, упитанные люди. Создавалось впечатление, что они сгорали физически и психически намного быстрее тех, кто казался не таким сильным. В то время я вновь встретился с одним земляком, бургенландцем, которого знал с начала нашего пленения. Он был выходцем из хорватской деревни на австро-венгерской границе, а в лагере его поставили бригадиром на фабрике, потому что как хорват он хорошо понимал русскую речь. Выглядел он здоровым, как бык. Я тогда был очень слаб и уже сомневался, сумею ли пережить плен. Увидев- меня, бригадир сказал: «Слушай, как же ты выглядишь, нельзя так опускаться!» Это стало для меня своего рода спасительной оплеухой. Я взял себя в руки и стал понемногу выздоравливать, хотя это был единственный случай, когда я отчаялся. Прошло несколько недель, и я уже не встречал больше бургенландца и не слышал его имени при упоминании бригад. Бригады всегда назывались по бригадиру. Мне сообщили печальную новость: этот человек внезапно умер от инфекции. Подробностей узнать не удалось.

За карантинным бараком Харрер разговаривал с вновь прибывшими, которые, кстати, интересовались, откуда он родом и в каком чине. Когда он ответил, они достаточно агрессивно стали допытываться: если он на самом деле лейтенант, то почему у него такой убогий и поношенный мундир и нет военной выправки, словом, нет ничего офицерского. Он ответил, что после всего пережитого им это неудивительно. Они еще сами увидят, что делает с людьми длительный плен. У него вся надежда на то, что война скоро кончится и он вернется домой живым. Но они верили в то, что вермахт скоро их вызволит. Харрер посоветовал им выбросить это из головы, так как вермахт скоро будет вне России. На их вопрос, что же произойдет дальше, он убежденно заявил, что немецкий вермахт проиграл войну. Тогда они невероятно рассвирепели, и только колючая проволока спасла его от расправы. Для них он был изменником, который не верил в окончательную победу. С одним из таких упрямых новичков вскоре произошел казус, позабавивший Харрера. Он видел, как лейтенант Якобсон, переведенный из карантина в барак для выздоравливающих, молодцевато шагал по коридору барака и посвистывал. На другом конце как раз появился русский врач доктор Сковеронский и спросил: «Кто свистел?» Лейтенант Якобсон откликнулся: «Я». Тут русский врач дал ему звонкую оплеуху и сказал: «Свистеть нике культура!» Это было уроком усвоения новой реальности. Позже Вилли с лейтенантом Якобсоном, обер-лейтенантом Лефлером и лейтенантом Рихтером были помещены в маленькую комнатку в немецком каменном доме. Как офицеры они могли не работать и не работали, а проводили время за чтением книг или просто слонялись. Лейтенант Рихтер был великолепным аккордеонистом и часто играл на разных мероприятиях. Со старостой каменного дома гаупт-фельдфебелем Кнебелем удавалось ладить. Он был «образцовым немецким фельдфебелем», вполне справлялся со своими обязанностями, несмотря на некоторые разногласия между русскими и пленными, а также справляться с проблемами ежедневных поверок, однообразной еды и обеспечения водой. Он помогал находить ошибку, когда число пленных не совпадало, а мы часами стояли и ждали. Кнебель неукоснительно выполнял все распоряжения русских и стремился, чтобы их выполняли и другие пленные, и строго наказывали тех, кто-нарушал запрет и пил воду из колодца, потому что от недоброкачественной воды многие заболевали дизентерией, что являлось основной причиной смерти. Умываться приходилось «по-русски», набирая в рот воды, тонкой струйкой выплескивая ее на намыленную ладонь и уж затем растирая лицо. Мы все знали как осторожно надо пользоваться водой, и врачи тоже относились к этому очень серьезно, видимо, следуя распоряжениям русских, которые очень беспокоились о нас как о рабочей силе.

Однажды летом из-за сильных гроз с ливнями случилась настоящая беда. Вода из колодца, а затем и водопроводная вода из Красноармейска стала вдруг издавать трупный запах. Сразу 200 человек из нашего лагеря были доставлены в лазарет с признаками отравления. В городе вспыхнула эпидемия. Сколько человек там заболело, мы не знали, но, должно быть, много. На фабрике во время работы русские теряли сознание, и их уносили в медпункт. Специальная комиссия расследовала причины этого бедствия и пришла к заключению, что ливни размыли холм, расположенный выше нашего лагеря, где образовались канавы, вода проникла глубоко в землю и залила братские могилы, в которых было захоронено примерно 35 000 человек. Трупный яд попал и в грунтовую воду, служившую источником питьевой воды для водопровода. Многие видели, как после одного из ливней хлынувшая вода принесла к лагерю людские черепа и кости. Это случилось потому, что зимой военнопленным, которые хоронили своих же товарищей, трудно было копать могилы в мерзлой земле, поэтому захоронения были неглубокими. Потом все черепа и кости собрали и захоронили в братскую могилу. Наш колодец заперли на замок. Питьевая вода находилась в ведрах, но ее было явно недостаточно из-за сильной летней жары. После окончания войны колодец так и оставался запертым, а воду давали с добавкой углекислоты или подслащенной.

За это время Харрер привык к «домашнему укладу» лагеря: ежедневно, как и все, в ожидании своей порции, следил, глубоко ли повар опускает черпак в котел с супом и можно ли рассчитывать на похлебку погуще, старался, как и мы, заполучить вторую порцию каши, при раздаче хлеба взять кусок потолще, а когда давали рыбу, ухватить не голову или хвост, а среднюю часть. Мне порой приходило на ум, что за время плена я съел такое количество рыбы, которого хватило бы мне на всю жизнь и решил больше ее не есть. Правда, дома я изменил отношение к рыбе, но соленую больше не ел никогда.

Вскоре Харрер убедился, что совсем неплохо свести знакомство с кем-нибудь из кухонной обслуги, то есть из лагерной аристократии, которая не голодала даже в плену. При поддержке своего друга Швайфера он смог получить хорошие брюки и китель, а позже и пару венгерских ботинок для горных стрелков. Никто этим не возмущался, ибо обычным официальным путем ему это сделать не удалось.