Франц Запп - Сталинградский пленник 1943–1946

Чтобы понять секрет столь быстрого размножения клопов, нам пришлось изучить строение наших бараков. Они были деревянные и стояли на каменном цоколе. Снаружи стены были обшиты досками, под ними находился толевый картон, затем — деревянная конструкция из брусьев, внутри опять рубероид и на нем — толстая пористая штукатурка из глины, песка и навоза, побеленная известью. Между деревянными конструкциями был слой шлака. Такие стены очень хорошо защищали нас от сильных холодов, даже от Сорокаградусного мороза. Если внутри и появлялась наледь, то лишь на откосах больших окон, которые были заложены кирпичами и имели небольшой застекленный просвет наверху, служивший единственным источником дневного освещения. 1Там зимой образовывался небольшой слой льда. Наши бараки отапливались двойным способом: теплом печи и, в основном, дыханием людей. Пористая внутренняя поверхность стен имела много трещин, а иногда и отверстий, в которых гнездились клопы всех размеров. Часто они были такие маленькие, что при плохом дневном освещении были просто незаметны. Но достаточно было поковырять в щели тонкой щепкой, как они сыпали сотнями.

Как-то наш австрийский хор собрался в бараке, в котором уже несколько месяцев никто не жил. Я сидел на нижних нарах и вдруг почувствовал, что руки покрываются какой-то липкой жидкостью. Я не мог понять, в чем дело, хотя меня это удивило. Вскоре я ощутил усиливающий зуд на тыльной стороне ладоней. Я пригляделся и увидел, что руки в крови. То же самое случилось и с другими пленными. Мы поспешно покинули пустой барак и больше никогда в нем не встречались, предпочитая заниматься на улице.

Клопы в бараках особенно донимали нас в теплое время года по ночам. Мы уничтожали их как могли, делали все возможное, чтобы избавиться от этой напасти. Пришлось изучить повадки клопов. Прежде всего, мы пытались заткнуть и замазать всякое отверстие, каждую щель в штукатурке, что, конечно, принесло определенные результаты, но лучше было бы побелить заново все помещения известью, а нары разобрать и почистить на свежем воздухе. Но это было невозможно, такое могли себе позволить только лагерные «аристократы», вроде кухонных работников, которые за все могли платить хлебом, уворованным у нас.

Они заказали себе на фабрике кровати из арматурного железа, поставили под ножки консервные банки с керосином, чтобы клопы не могли заползать снизу. На потолке ввернули тысячеваттную лампу, которая ярко освещала всю комнату, так как «клопология» показала, что клопы при ярком свете не выползают из щелей и, разумеется, не кусают. Правда, спать приходилось при сильном свете, но это не так страшно, как укусы клопов.

«Лагерную аристократию» мы понимали, хотя и не имели возможности принять подобные меры, однако мы сообразили, что клопы, в основном, попадают на нары не снизу, а сверху, с потолка. Они бегают по нему в темноте, пока не почувствуют теплый воздух от дыхания спящего, затем падают вниз и начинают кусать открытые участки кожи. Но под одеяло и даже под простыню они, как правило, не заползают. Поэтому если руки держать под одеялом, а лицо закрывать платком, клопы не кусают и можно спать. Однако в жаркие летние ночи накрываться было невозможно из-за ужасной духоты в бараках, поэтому каждую ночь нас безжалостно кусали насекомые. Утром руки, ноги и лицо были усеяны пятнами от укусов, а веки порой так распухали, что с трудом открывались глаза, а губы становились толстыми, как у негров. Как часто заставлял нас просыпаться ползущий по лицу жирный клоп. Прихлопнешь его, а лицо в крови, и кажется, будто все вокруг пропитано мерзким кисловатым запахом клопов, который я не могу забыть и по сей день.

Много позднее, во время поездок в страны, в которых условия ночлега оставляли желать лучшего, моя способность чуять этот запах каждый раз помогала определить, есть ли в комнате клопы или она просто выглядит запущенной. Достаточно мне было принюхаться к запаху рваных обоев или штукатурки, особенно вокруг выключателя или розетки, и я безошибочно угадывал присутствие клопов по характерному запаху.

В конце лета 1945 года из-за клопов я заболел малярией. Жил я тогда в румынском корпусе. Румыны уже уехали домой, для них война была закончена. Стояло необыкновенно жаркое лето. Комнаты так нагревались, что ночью невозможно было спать. Клопы тоже чувствовали жару и невероятно быстро размножались. Их многочисленное потомство жаждало нашей крови, и все они, молодые и старые, кусали нас всю ночь напролет. Тогда мы брали свои тюфяки, выносили их на террасу перед домом и, пользуясь ночной прохладой, которой не любили клопы, крепко спали. На работе мы порой очень уставали, после чего спали беспробудно, и однажды нас даже застала во сне гроза. Хлынувший ливень разбудил нас, и насквозь мокрые, мы побежали со своими тюфяками в барак. В одну из ночей, когда я спал на террасе, меня укусил малярийный комар, и я заболел малярией. Но об этом расскажу особо.

Когда у меня наконец зажил после панариция большой палец, хотя мне уже казалось, что этого никогда не произойдет, так как с гноем выходили кусочки костной ткани, я вновь стал работать лагерным электриком. Большой палец стал чуть короче, но я все же мог успешно работать пассатижами и отверткой. Я старался быть осторожным и следил за тем, чтобы не задеть шрам на пальце. Эта привычка в какой-то мере сохранилась и по сей день. Мой прежний напарник Бернхард был переведен в другой лагерь. Некоторое время я работал один, таскал стремянку, сумку с инструментами, арматуру и детали, среди которых не было ни целых патронов и выключателей, ни настоящего провода. Недостающие части я вынужден был искать в разрушенных зданиях.

20 июля 1944 года меня направили в офицерский клуб, чтобы отремонтировать несколько выключателей. Меня сопровождал красноармеец-охранник, выглядевший, как настоящий монгол или татарин. Он был не очень высокий, широкоскулый, с узким разрезом глаз, желтоватым цветом лица и бритой головой. Особого доверия он не вызывал. Охранник встретил меня у будки и проводил к месту работы. В длинном подвальном коридоре, когда мы были одни, он подошел поближе, бросил на меня цепкий взгляд и на ломаном русском языке спросил: «Покушение на Гитлер, ты об этом знаешь?» Я ответил: «Нет, не знаю». Он еще не знал, к чему привело покушение, но спросил, что я об этом думаю. Я сказал: «Если Гитлеру капут, то скоро конец войне и будет мир». Тут он сказал: «Нет, это не так». А потом пояснил: «Только когда Сталину будет капут, тогда будет мир. Ты понял?» Я ответил: «Да, все понял». Кто-то вошел в коридор, и мы не успели закончить разговор. Я чувствовал, что ему хотелось еще о чем-то спросить.