Франц Запп - Сталинградский пленник 1943–1946

Шло время, война продолжалась, покушение на Гитлера не увенчалось успехом, как нам сообщили русские на политинформации. Из оперативных сводок мы узнали о высадке союзников во Франции и в Италии, о постоянном отступлении немцев с их союзниками. В лагерь прибывали все новые военнопленные, среди них были и австрийцы, с которыми мы стремились познакомиться поближе.

В лагерь прибыл даже один оперный певец, который охотно радовал нас своим пением. Он был высокого роста и тощ, но имел благозвучный бас. Любимыми вещами его репертуара были: арии из опер «Почтальон из Лонжюмо», «Виндзорские проказницы», старая студенческая песня «В глубоком погребке сижу». Я еще дома увлекался пением, любил басовые регистры, и не только в вокале, но и в музыке. Поэтому моими любимыми инструментами были виолончель и контрабас. Вот почему меня радовали и побуждали к подражанию выступления певца. Когда я бывал один и пробовал петь, я обнаружил, что мне не хуже, чем нашему певцу, удаются низкие ноты. В то время как раз создавался немецкий хор и ему требовался второй бас, я охотно предложил свою кандидатуру. Позже, когда был создан австрийский хор, я в нем пел вторым басом. Этот хор исполнял почти только австрийские народные песни, а в немецком хоре, который был создан на базе «Новой Германии», пели на официальных мероприятиях новый русский гимн, патриотические песни и те, что любил Сталин (причем по-русски), «Интернационал», «Партизанскую песню» и другие. Я охотно пел новый советский гимн, так как партия второго баса звучит в нем особенно эффектно. Вообще, в лагере часто проходили культурные мероприятия. На гармони всегда играл один немец. Его звали Макс Бем, он был активным членом «Новой Германии», организации немцев, которые отвергали нацизм, но стали истово служить коммунистам. Эту организацию очень поддерживали русские, но большинство из нас это не волновало. Многие из нас не хотели перевоспитываться политически, хотелось просто облегчить себе жизнь и отвлечься от войны. Еще в гимназии мы выучили латинское изречение: «Сначала жить, затем философствовать!» Да, вот такие были дела! Голодная смерть уже не грозила, мы получали столько, сколько нужно для жизни, конечно, без всяких излишеств. Изредка за свои рубли, которые я выручал за махорку и кипятильники, я мог приобретать кое-что с базара: чеснок, лук, молодые луковицы с перьями, редиску, яйцо, немного масла, черный хлеб (который стоил 30 рублей за килограмм, а по карточкам — 96 копеек). Пленные, работавшие на фабрике, получали 50 рублей в месяц, а мне за работу электриком в лагере ничего не платили.

Иногда у меня появлялось особое желание хотя бы за едой быть немного цивилизованнее. Почти каждый день мы получали на ужин кусок в 50–70 г соленой рыбы. Как-то я решил не просто съесть хлеб и рыбу, а сделать себе бутерброды. Я попросил принести мне с базара (разумеется, за деньги) вареное яйцо и редиску, а вечером после раздачи еды отправился в укромное место за немецким каменным зданием и сел на остаток кирпичной стены в тени куста бузины. Примерно в десяти метрах от меня начиналась пятиметровая, всегда свежевскопанная полоса ограждения, позволявшая быстро обнаружить следы сбежавшего. Так что охраняли нас очень надежно. По ту сторону проволоки стоял часовой в каске и с винтовкой. Представляю, как ему было жарко! Я положил дощечку на кирпич, тонко нарезал хлеб складным ножом, который изготовил из кусочка железной пилы и медного листа, нашинковал яйцо, лук и рыбу и положил их на хлеб, получились очень аппетитные бутерброды.

Охранник все время наблюдал за мной, и когда я начал с аппетитом уплетать свои бутерброды, крикнул мне, чтобы я ушел. На мой удивленный вопрос он ответил, что я нахожусь на защитной полосе. Я сказал, что это неправда, что полоса в десяти метрах от меня. Он снова приказал уходить. На это я заметил, что его дело не заниматься заключенными, а охранять лагерь снаружи. Сам же я не даю повода думать о побеге Тут он крикнул, что если я не уйду, он будет стрелять Я сказал «Ничево!» Тогда он снял винтовку и зарядил ее. Но я оказался быстрее. Когда я понял, что он действительно хочет выстрелить, я мгновенно скатился в находящуюся рядом канаву. Он выстрелил, и пуля пролетела у меня над головой через весь лагерь и попала скорее всего в один из стоявших за лагерем бараков для русских офицеров. Тут рядом с нами появился старший лейтенант Клейнеман из НКВД. Он меня сравнительно хорошо знал и был ко мне расположен Он даже не стал нас ни о чем расспрашивать, а сразу накинулся на часового: «Ты что рехнулся, свинья!», затем повернул обратно и побежал вниз» к будке, откуда по телефону распорядился, чтобы часового немедленно сменили. Позже мои товарищи упрекали меня в том, что я отказался незамедлительно подчиниться часовому, ведь по отношению к пленным он является начальником. На это я ответил: «Вы забываете, что мы уже не в немецком вермахте, где все строилось на рабском повиновении любому начальству. Там мы были рабами, а сейчас мы пленные, мы опять стали людьми и находимся под защитой Женевской конвенции. Часовой сильно превысил свои полномочия и я этого не потерпел». Мне тут же возразили: «Но он мог тебя убить!» — «Да, это верно, но я оказался проворнее. Человек из НКВД был на моей стороне и велел сменить часового. Меня он ни о чем — не спрашивал Он признал мое право свободного передвижения по лагерю и защитил от произвола охранника. Я сказал, что ненавижу беспрекословное рабское послушание в немецком вермахте. — Оно недостойно свободного, современного человека и является позорным пережитком прошлого. Именно оно позволило высокопоставленным чинам начать войну по приказу сумасшедшего из Браунау, они до сих пор слепо выполняют его приказы, хотя пора бы им уже разглядеть его умственную ущербность и несостоятельность как верховного главнокомандующего. Недостаток гражданского мужества у этих вояк стоил жизни миллионам людей, принес непомерные страдания гражданскому населению, а это дало возможность большинству австрийцев убедиться, что их заветная мечта о «Великой Германий» является ужасным заблуждением. Но зато окрепло «австрийское самосознание». Мы с вами — жертвы бредовой «великодержавной политики».

Основные электротехнические работы в лагере подходили к концу. Был установлен последний осветительный столб с 1000-ваттной лампой. Кухню оснастили машинами, которые сконструировали и изготовили пленные. Например, картофелечисткой, которая обслуживалась всего тремя человеками и за ночь чистила до 1500 кг картофеля. Она чистила даже самые мелкие клубни, которые с трудом поддавались ручной обработке, при этом в отходы уходило только 3 %, а значит больше картофеля оставалось для еды. Раньше команда двадцать пять человек чистила эту норму целую ночь, отходов было до 25 %, да еще приходилось эту ораву чистильщиков обеспечивать дополнительным пайком. В ту пору чистка картофеля была желанной работой. Многие немцы были помешаны на картошке и не хотели верить, что ее питательность в три раза ниже, чем у русского черного хлеба, а некоторые отдавали свой черный хлеб за картошку. Конечно, мы сознавали, что в картошке содержатся важные для нашего питания соли и витамины, но в ней было мало калорий, а калории для нас были очень важны. За время плена многие из нас хорошо научились оценивать наш паек по калорийности и другим параметрам. Это помогало выживать.