Франц Запп - Сталинградский пленник 1943–1946

На ближайшем к нам пути стоял поезд с открытыми товарными вагонами, в одном из которых, широко расставив ноги, стоял русский полковник, рядом с ним на полу сидела его жена и болтала голыми ногами, подставив их горячему солнцу. Наш хор возле вагона пел вальс «На прекрасном голубом Дунае». Русские внимательно слушали. Когда мы закончили петь этот вальс, женщина, примерно лет пятидесяти, спрыгнула с вагона, подбежала к нашему капельмейстеру, взяла его за руку, погладила ее и растроганно на ломаном немецком произнесла: «Это было прекрасно, пожалуйста, еще немного Штрауса!» При этом слезы текли по ее щекам. Мы исполнили ее желание.

Затем мы, наконец, узнали, почему мы стоим и почему не идет дальше военный эшелон. Предполагалось, что мы должны ехать через Южную Польшу на Краков. Но это оказалось невозможным, на этой дороге на русские военные поезда якобы нападали польские партизаны. Дорога была небезопасна. Поэтому нас повернули на юго-восток на Коломыю и Яблунковский перевал в лесных Карпатах. Ландшафт становился все красивее, мы ехали в вагоне без крыши, как в открытом туристском вагоне через богатую лесами, холмистую местность при безоблачном небе и сияющем солнце. Останавливаясь на какой-нибудь станции, мы сразу бежали к ближайшей водоразборной колонке (железная дорога была ориентирована только на паровую тягу немецких типовых локомотивов, которые стояли на каждой станции в большом количестве), открывали затвор, и на нас лилась толстая струя подогретой солнцем воды. Это давало чувство легкого охлаждения. Такие стоянки под палящим солнцем часто длились часами, но еще чаще приходилось стоять по ночам. Наш поезд двигался, вероятно, без расписания, и лишь когда освобождался участок пути. Прошло уже две недели, а мы все еще были на советской территории.

На питание не жаловались, по горячей пищи не было ни разу. На вокзалах брали «кипяток». Питание составляли черный хлеб, мясные консервы и, примерно на три десятка человек — котелок (1,5 л) английского соленого масла, которое русские накладывали из большой деревянной бочки. Оно немного горчило, но мы были рады и такому. Трудности возникали только при распределении. Как можно разделить масло на столько одинаковых порций?

В нашем вагоне эту задачу поручили мне, сказав, что мне больше всех доверяют и что я все сделаю, как надо. Я согласился и решил проблему математически. Я знал, что немецкий котелок имеет емкость 1,5 литра, разделил это на число едоков и получил рацион масла в кубических сантиметрах. Затем из консервной жестянки своим самодельным, к счастью, уцелевшим ножом я вырезал полоску, свернул ее, а концы отогнул под прямым углом и соединил в виде ручки. Получился полый цилиндр, объем которого мне был известен, так как высоту и диаметр его я предварительно высчитал. Оставалось только положить цилиндр на смоченную столовую доску, заполнить его маслом и таким образом отмерять равные порции. Это удалось наладить с первого дня, голодные товарищи обычно наблюдали за моей работой. Так прошло две недели. Мы ехали в основном днем, а ночью стояли, но были и дневные стоянки. Однажды сделали остановку на небольшой станции. Тут мы увидели, что наши охранники разговаривают с тремя женщинами, после чего те зашли в караульный вагон, где находилось и наше довольствие, и стали попутчицами. Вначале это не вызывало беспокойства, но потом мы стали получать не столь полновесные котелки, сверху они казались полными, а внутри были пустоты. Масла уже не хватало, и я должен был уменьшать размеры цилиндра. Товарищи ворчали, мне приходилось каждый день менять порции, так как всякий раз недостаток масла был больше или меньше. Все возмущались, я говорил, что моей вины тут нет, что я могу только распределить то, что дают. Со мной соглашались, но упрекали охранников, обкрадывающих нас, видимо, из-за женщин. Я отвечал, что надо пожаловаться русским, ругань бессмысленна. Но на это не решались. Тут я сказал, что если нет смельчаков, я сам попрошу объяснений у часовых.

На следующий день, принимая масло, я сказал русским, что мои товарищи жалуются на уменьшение количества масла в течение нескольких дней. Пусть нам объяснят, уменьшилась ли норма масла и должны ли мы его экономить. Караульные утверждали, что это неправда, что мы по-прежнему получает полный котелок масла. Это убедило меня в сознательном обмане, о чем я и сказал всем своим товарищам, которые очень возмущались. Но все же мое заявление имело свои последствия.

На следующей стоянке к нам пришло несколько участников наших курсов, желавших быть на хорошем счету и соответствующим образом переменивших убеждения, они сказали, что русские охранники на меня в обиде за то, что я утверждал, будто они сократили паек масла. Я их, мол, оскорбил, упреком в воровстве. Я объяснил, как обстояло дело, но они пропустили это мимо ушей, хотя и сами сталкивались с тем же, а сказали, что если я не откажусь публично от своего обвинения, то часовые позаботятся, чтобы меня отправили обратно. Я пообещал сделать публичное заявление, так как не был упрямым Михаэлем Кольхаасом и хотел вернуться домой. Услышав это заявление, каждый поймет, что оно сделано под давлением, потому что уменьшение порций масла возмущало всех.

На следующей остановке мы вышли из поезда и построились. Затем мне предложили во всеуслышание заявить, что мы, как и прежде, получаем котелок масла. Слово «полный» я сознательно упустил. Все меня поняли, и русские были довольны. Со следующего дня они потребовали, чтобы мы сами заполняли котелки маслом из бочки. Мы следили за тем, чтобы не было пустот, и опять получали полный паек.

Поездка проходила дальше через Станиславов до Коломия. Там поезд опять остановился, нам приказали выйти и построиться. Появился русский офицер с большими звездами, а рядом встали три наших охранника, как раз напротив меня. Офицер на безукоризненном немецком языке обратился к нам с речью, он сказал, что мы покидаем Советский Союз, страну социализма, где иные условия, чем у нас, на капиталистическом Западе. Мы долго находились в плену, много пережили и хорошего, и плохого. Русское правительство желает, чтобы дома мы рассказывали о коммунистической России как о стране, где живут люди, а не изверги, как утверждали нацисты. Правительство дало указания, предписывающие хорошее обращение с пленными и надлежащее их обеспечение едой, чтобы домой они вернулись здоровыми. Если же с ними в плену кто-нибудь плохо обращался, может, даже бил, или по вине охраны они не получали положенной нормы питания, об этом надо сказать сейчас, чтобы виновные были наказаны. Наши три охранника, побелев, как полотно, уставились на меня. Я, конечно, ничего не сказал, так как они уже были достаточно наказаны страхом и вряд ли в дальнейшем рискнут обворовывать военнопленных.