Виктор Минут - Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Наконец начали просыпаться и хозяева, и постояльцы. Напился чаю и отправился в немецкую комендатуру для получения разрешения на выезд из пределов оккупированной зоны, а затем имел в виду пойти к польскому комиссару для получения пропуска в Польшу.

Я решил ехать в Варшаву, так как надеялся в польской Главной квартире или вообще в Центральном военном управлении найти кого-либо из прежних русских офицеров в высших чинах, знавших меня и могущих оказать мне содействие для дальнейшего пути на один из противобольшевистских фронтов.

В немецкой комендатуре явился к исправляющему должность коменданта, молодому лейтенанту (Фиккель), очевидно «выбранному» на эту должность после революции. Вообще, в Гродно пожилых германских офицеров совершенно не было видно. На улицах попадалась только одна молодежь, редкие из них были в погонах, большинство же щеголяло без погон. Солдаты были поголовно без погон. Хотя и неприятно было мне, военному человеку, смотреть на это безобразие, которое не миновало и такой образцовой в былое время по внешнему виду германской армии, но в этом была и своя доля утехи. «На людях и смерть красна». Не мы одни, значит, переживаем позор.

Рядом с кабинетом коменданта в приемной за особым столом сидел депутат из совета солдатских депутатов, который как бы контролировал его действия и распоряжения. Безусый молодой парень, видно из городских полуинтеллигентов, но не еврей.

Узнав из моих документов, что я генерал, немцы отнеслись ко мне очень любезно. Комендант пригласил меня к себе в кабинет, расспрашивал о моих злоключениях. Осведомился по телефону, когда пойдет поезд от Гродно до демаркационной линии, у станции Соколка [95], для передачи нас на польский поезд, который должен был довезти до Белостока [96], и затем просил меня зайти в разведывательное отделение, к капитану Вальтеру, которому интересно будет меня видеть.

На предъявленном мною паспорте было сделано две подписи и приложено две печати: первая подпись коменданта и гербовая печать, вторая подпись депутата и штемпель: «солдатенрат» [97].

Уйдя от большевиков, я вовсе не имел намерения снабжать агентурными сведениями против них немцев, а поэтому отвечал на вопросы капитана Вальтера, кругло лицего, типичного немецкого офицера, из бюргеров, сдержанно и в общих выражениях.

У него я пробыл не более получаса времени и с немецкими разрешениями отправился к польскому комиссару. Это был еще совсем молодой человек. Когда я ему предъявил свои документы и кратко объяснил, как попал в Гродно, изложив все это по-русски, он отнесся ко мне очень любезно, не взял даже с меня десяти марок, которые брал с других лиц за выдачу «пропусток», и сообщил мне, будто бы в Варшаве формируется русская армия против большевиков; это мне не показалось невероятным и было для меня приятным известием, так как в таком случае я уже непременно встретил бы кого-нибудь из знакомых в Варшаве.

Но оказалось впоследствии, что сведения его были далеко не точны: он слышал звон, да не знал, где он.

Таким образом, все было готово. Поезд на Белосток отходил на следующий день утром. Переночевали мы опять там же. За ночлег в жидовской конуре и за кипяток, которым мы только и пользовались, жид содрал неимоверные деньги. Вообще, как только я попал в культурную обстановку, так деньги полились у меня неудержимо, несмотря на то, что я был крайне расчетлив, ибо мои финансы были очень плохи. В Гродно в ходу были польские марки, установленные немцами во время оккупации, но принимались всюду и русские царские деньги по курсу рубль замарку.

На следующее утро были мы на вокзале спозаранку, чтобы не прозевать поезда, ходившего всего лишь два раза в неделю. Поезд был составлен из одних крытых вагонов без всяких приспособлений. Хорошо еще, что путь-то был всего на две станции, а не то можно было бы замерзнуть, потому что был сильный ветер при морозе градуса четыре. Шла крупа. Пассажиров было немного. В том вагоне, в который я попал, было всего лишь человек десять, большей частью беженцев, возвращавшихся из России в Польшу, но было два человека, недавно только приехавших из Варшавы по своим имущественным делам в Гродно и возвращавшихся назад. Один из них был бывший офицер, поступивший теперь в польскую армию. Он мне между прочим сказал, что в Варшаве находится генерал Глобачев {141}, к которому направляются все русские офицеры, попадающие в Варшаву. Генерал Глобачев был мой товарищ по академии, и сведение о том, что в Варшаве я найду не только знакомого, но близкого друга, было мне очень приятно.

Часа через два пути мы приехали в Соколку, где должны были пересесть в польский поезд для дальнейшего следования в Белосток, где была проверка документов и где садились уже в варшавские поезда.

Когда я хотел уже влезать в крытый вагон поданного состава, ко мне подошел какой-то молодой польский офицер и спросил, не я ли русский генерал. Я ответил утвердительно.

– Тогда пожалуйте в войсковой вагон, – и приказал шедшему позади него солдату взять мои вещи.

Войсковой вагон был вагон 3-го класса {142}заграничного образца, хотя с выбитыми стеклами, но все-таки более удобный, чем крытый вагон.

В одно купе вместе со мной вошел, кроме сопровождавшего меня офицера, еще другой, такой же молодой человек, и оба представились офицерами польской жандармерии.

Во время пути до Белостока они расспрашивали меня о том, что творится в Совдепии, я же со своей стороны, благодаря им, познакомился с общим положением дел в Польше, о чем до того времени не имел никакого представления, вследствие того, что при «свободе» печати в Совдепии извне в нее попадает лишь только то, что угодно советскому правительству. Узнал также адрес того учреждения по приему русских офицеров, которым ведал мой приятель.

В Белосток приехали мы часов около четырех дня. Надо было ожидать вечернего поезда. Опять была проверка документов, но для меня она не сопровождалась никакими неприятностями; напротив, все были чрезвычайно предупредительны и вежливы. Предупредительность польской жандармерии дошла до того, что офицер позаботился отвести мне место в одном из более приличных вагонов 3-го класса; других классных вагонов не было.

На следующее утро, к восьми часам, я был уже в Варшаве.

Мытарства мои окончились. Выехав из нашего уездного города утром 7 марта, утром 23 марта я был в Варшаве. Таким образом, весь путь свой я совершил в шестнадцать дней, из которых одиннадцать дней шел пешком. По приезде в Варшаву у меня было в кармане еще более двухсот рублей, то есть половина той скромной суммы, которая оказалась в моем распоряжении в начале бегства. Тот путь, который другим, как я слышал, обходился в тысячи рублей, стоил мне немного более двухсот рублей, благодаря случайному моему знакомству со слесарным ремеслом.