Амшей Нюренберг - Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника

Щекотов в искусстве терпеть не мог ничего стандартного и равнодушного и вел с ним беспощадную войну.

Пожалуй, самым плохим искусством он считал такое, которое родилось и выросло на почве равнодушия. Здесь он не делал никаких уступок.

— Да ведь это сделано равнодушной рукой и холодным сердцем! — восклицал он с пылающим лицом.

Февраль

Василий Мешков

Небритый, грузный с мягким сердцем. Теплый парень. Бородка с проседью и круглые, мясистые пальцы.

Он работает сейчас ежедневно. Все пейзажит. Пишет с потрясающей скоростью. Утром в 11 часов на мольберте я видел чистый холст. В 12 часов, зайдя к нему, я нашел уже почти законченный пейзаж с романтическим небом, деревьями и берегами.

Он любит живопись и всласть пьет это крепкое вино.

Сегодня, угощая чаем, он мне говорил о нашей живописи:

— Противная тройка: Герасимов, Ефанов и Модоров. Не выношу их живописи. Мерзко глядеть. Возьми балерину Герасимова. Разве она может держаться рядом с другими вещами в Третьяковке? Она же падает.

Мешков кажется взволнованным.

— А этот хвостун Модоров? Тошнит глядеть на него. Все с фотографии шпарит. Или возьми Кацмана. Портрет Ворошилова. Это же мыльный завод. Что за штука!

Мешков краснеет. Глаза горят, руки сжаты.

— Не пойму я — что делается? Ничего не пойму… Знаешь, как они пишут? Как когда-то заказные художники писали заказные портреты… Только теперь пишут хуже. Ей-богу.

У Мешкова, наряду с большим количеством вялых, безвкусных работ, встречаются удивительно вкусные, тонко сделанные вещи в стиле «последнего барбизона». Он хороший художник, только окружение его никудышное. Ему бы отделаться от ахровских друзей.

26 февраля

Опять вечеринка у Кончаловского. В связи с вечером, устроенным в редакции «Советское искусство» по моей инициативе.

На вечеринке, кроме хозяев, были Осмеркин, Ражин и я.

Ели и много пили. Ражин и Осмеркин опьянели и много говорили. Кончаловский был в радостном настроении. Пел испанские песенки. После пения, в качестве сладкого, разговоры о художниках. Он с большим мастерством рассказывал о посещении им Герасимова.

— Сколько в нем и в его искусстве от провинциала! Показывал натюрморты — пошлятина! Сам пошляк и искусство его пошлятина! У него нет ни рисунка, ни цвета. Все это кое-как и приблизительно. А цветы его. Розы!

1945. А. Нюренберг Автопортрет. Бумага, тушь. 25.5×18.5

Кончаловский рассмеялся.

Ольга Васильевна рассказывала, как им показывали работы. Едко и ехидно.

— Разве это искусство! Большинство вещей по фото. А розы его будто ломовым извозчиком написаны.

Одесские художники

Если бы одесситы догадались устроить выставку работ своих стариков! Она бы произвела сильнейшее впечатление. Москва бы ахнула. Молодежь имела бы на долгое время своих настоящих учителей!

Имена: Костанди, Нилуса, Ладыженского, Головкова, Дворникова должны получить настоящую оценку. Пора их реабилитировать.

Какими жалкими и некультурными на их фоне покажутся наши неопередвижники Иогансон, Ефанов и другие.

Скульптор Теннер

Приехал из Одессы скульптор Теннер. Хороший работник и теплейший человек. Он рассказывал о своей жизни. Детство, юность. Зрелые годы.

Он скульптор, врач и садовод.

Из всего рассказанного запомнился случай с копией статуи Фрунзе. Войдя однажды утром в мастерскую, он заметил, что голова пятиметровой лошади и шея с куском груди сползают на пол. Весу было в сползавшей массе не менее 300 пудов. На глазах тихо сползала масса глины. Теннер схватил себя за голову. Раздался оглушительный треск. Все рухнуло. Стоявший рядом табурет был раздавлен в щепки.

Так Теннер простоял, держа себя за голову, несколько минут.

Вошла уборщица. Увидев все это, она сказала:

— Что вы убиваетесь? Все это исправимо. Вот у меня было горе! И не исправимое! Сына единственного потеряла… Попал под трамвай… Я его разбитую голову с мозгами держала… Вот так! Не умерла, примирилась…

Теннер успокоился. Утром он у себя обнаружил седые волосы на висках.

Несчастье произошло потому, что в деревянных частях каркаса завелся грибок. Он съел дерево. Оно стало трухлявым.

Дочь художника Нина Нюренберг/Нина Алексеевна Нелина (1923–1966) в 1945 г на Верхней Масловке

Партийное собрание

Поздней осенью этого года приняли в партию троих: Соколова-Скаля, Иогансона и Покаржевского.

Я не ходил на собрания. Мне трудновато было бы сидеть в партере и спокойно глядеть на то, что делается на сцене. Сердце не выдержало бы.

Все трое были, я знаю и помню, очень далеки от советской власти в годы Революции. Скаля бежал к белым в Сибирь и был в компании Михайлова у Колчака. Иогансон бежал на Украину и жил в г. Александрии у знаменитого погромщика Григорьева. А Покаржевский? Этот не был у белых, но его семья, я хорошо знаю, была антисемитски и реакционно настроена. Его отец был мастером на самом антисоветском заводе Эльборга. На этом заводе убивали жидов и коммунистов. Рабочие и, особенно, мастера несколько раз выступали против большевиков. Кроме всего этого, Покаржевский был в царской ставке и писал царские картины.

Хороша тройка! Сейчас они свое прошлое считают навсегда погибшим и потусторонним. Еще бы. Избалованные, окруженные почестями, заваленные заказами, они поют советские песенки.

В газете «Правда»

В «Правде» в отделе искусства работает некий Красногуб, человек, слабо разбирающийся в делах живописи. Мне рассказывали о нем анекдотический случай. Будучи на одной выставке, он спросил художника: «Скажите, это сангина или этюд?»

Он часто обращался ко мне за советом, но не всегда слушался меня. Сбивал его с толку известный склочник (так его называют в редакции) Кеменов.

Сегодня т. Ярославский выступил на закрытом совещании правдистов и обрушился на «деятельность бездарного Красногуба». Господину пришлось покинуть редакцию.

Это второй бездарный работник на изоучастке газеты. Родионович, Красногуб. Они уходят, и это их качество — главное. Но пока они уйдут, сколько мы мытарств и нервов тратим!

Кацман!

Провинциал с провинциальным умом, сердцем и искусством.

Некогда в дни юности, находясь в психиатрической лечебнице, он сошелся со своей сиделкой, которая стала его женой.

Подвержен жестоким депрессиям. Они посещают его почти ежегодно. Тогда он уходит в себя. По окончании депрессии он становится необычайно активен, агрессивен. Мы все предпочитаем его в депрессивном периоде. С ним можно тогда иметь дело.