Амшей Нюренберг - Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника

Декларация общества художников «Московские живописцы»

Пятнадцать лет тому назад, в 1910 году, в Москве возникло общество «Бубновый валет».

Эксцентрическое название общества уже само по себе являлось протестом против мещанского эстетизма предреволюционной эпохи.

В то время официальная Высшая школа живописи жила традициями академии, подвергая все новое и свежее преследованию. Особенно резко школа выступала против живописи французских импрессионистов, в своем творчестве использовавших оптическое открытие знаменитых физиков Шевреля и Гельмгольца.

Школу пугало не только открытие учеными нового живописного мира, но и те средства выражения, которыми пользовались их последователи.

Выступая против своих профессоров, передовая молодежь — Кончаловский, Куприн, Лентулов, Машков, Осмеркин, Рождественский, Фальк и Федоров — понимала, что только уход из школы может улучшить и укрепить ее положение. И в 1910 году группа демонстративно ее покинула и основала общество «Бубновый валет».

Своим первым делом общество считало активную борьбу с чуждым Революции упадочным искусством. Надо было покончить с развившимися в то время литературщиной, мистикой, стилизацией и другими явлениями декаданса.

Группа «Бубнового валета» должна была выступать против попыток подменить реализм эстетизмом, выступать также против беспредметников и производственников.

Вторым делом «Бубновый валет» считал создание Высшей художественной школы, где молодежь могла бы изучать новые методы и приемы современного искусства.

«Бубновый валет» верил, что революционное содержание может быть передано только новой формой и что в социалистическом обществе искусство, лишенное больших живописных традиций, не найдет себе места.

Действительные члены общества художников и скульпторов «Московские живописцы»:

Живописцы:

Грабарь И. Э.

Кончаловский П. П.

Куприн А. В.

Лентулов А. В.

Машков И. И.

Осмеркин А. А.

Рождественский В. В.

Удальцова Н. А.

Фальк Р. Р.

Федоров Г. В.

Шестаков Н. И.

Скульпторы:

Королев Б. Д.

Ясинковский Н. П.

На Пушкинской площади, рядом с памятником великому поэту, в старом открытом павильоне, где летом по вечерам играл духовой оркестр, открылась выставка двух умеренно левых скульпторов — Габо и Певзнера.

Выставлены были преимущественно головы. Материал — глина, гипс и пластилин. Лучи весеннего солнца, доброжелательно заглядывая в павильон, ярко освещали скульптуры. И украшали выставку. На двух фанерных щитах были расклеены серые листы с декларацией этих двух молодых скульпторов. За последние два года привыкший к манифестам, декларациям и аннотациям, я в этих афишах нашел мало нового. Тот же стиль, та же критика почетных и известных имен и те же хвастливые обещания.

Работы были, несмотря на некоторый налет левизны, пластичные и приятные. Во многих скульптурах ощущался темперамент авторов.

Выставка производила приятное впечатление.

Баранов-Россине учился в Одесском художественном училище и ежегодно на Осенней выставке выставлял приятные по колориту и смелые по фактуре морские и речные пейзажи. Особенно ему удавались живописные рыбачьи шхуны на фоне закатного неба. Вспоминаю, как уже в юности он мечтал о новом живописном стиле, который должен сделать художник, изобретатель новых средств выражения.

Он мечтал о Париже, о живущих там новаторах, с которыми он свяжется и близко познакомится. Мечтал и я об этом мировом художественном центре, надеясь в нем пожить и поработать. В 1911 году моя мечта стала явью: я учился и работал в Париже. Когда я туда приехал, Баранов-Россине уже жил в этом великом центре искусств и считал себя парижанином. Встретил он меня тепло, пообещав познакомить с известными художниками и дать советы, как освоиться в Париже. Меня это тронуло.

Встречались мы с ним по вечерам в знаменитом кафе «Ротонда» — на бирже художников, маршанов картин и коллекционеров. Приходил он в бодром, несколько приподнятом настроении. Говорил только о том, что могло сулить нам радости. Чувствовалось, что он вошел в стиль и ритм Парижа и был рад тому, что я, его старый школьный товарищ, буду брать у него уроки трудного, но почетного искусства — как победить холодноватый и скуповатый Париж. И сытно прожить в Париже день, потратив только один франк.

Однажды вечером я встретил Баранова-Россине в «Ротонде». Он изменился, осунулся, щеки его не горели, как в Москве. Я его попросил выпить со мной чашку кофе. Он сел. Меня удивило, что он был неразговорчив.

— Я на время, — сказал он тихо, — ушел в мир изобретений. Но через год я вернусь обратно к своей родной музе. Сейчас я работаю над новой палитрой, и все свои мысли отдаю ей.

Через несколько дней он пришел в кафе в очень возбужденном состоянии. Глаза его горели, рот был сжат, рука, которую я пожал, была влажна.

— Что с тобой, Володя? — спросил я.

— Я был у Матисса… Палитра ему очень понравилась. Хвалил ее.

И добавил полушепотом:

— Я попросил знаменитого мэтра написать отзыв о моей палитре. И вот что он написал: «Ваша палитра, месье Баранов-Россине, принесет художникам большую пользу. Она расширит их творческие горизонты и даст новые представления о колорите. А. Матисс».

Володя был счастлив. Немного помолчав, он добавил:

— Может быть, ты напишешь статью о моей палитре? Я соберу не сколько отзывов о ней и отнесу их в редакцию газеты «Комедиа».

Я внимательно рассмотрел показанную им палитру. Это была обычная палитра живописца, оклеенная шестью разноцветными кусками фанеры. Она показалась мне интересной.

— А ты, Володя, сам пробовал ею пользоваться? — спросил я его.

— Конечно!

— И что же? Колорит усиливается? Звучность цвета становится ярче?

— Безусловно!

Я пообещал ему написать статью, но вскоре уехал в Россию.

В 1920 году я встретился с Барановым-Россине в Москве во ВХУТЕМАСе. Он читал лекции о своих изобретениях. Особое внимание он уделял одному из них, названному им «Цветодинамус». Это означало соединение звука, при нажиме на клавиши, с красочными пятнами, появлявшимися на белом экране, укрепленном за роялем. Изобретение Россине студентам понравилось. Но, вследствие недооценки новаторского характера его лекций со стороны руководства, он разочаровался во ВХУТЕМАСе, бросил в нем работать и опять уехал в Париж.

Больше я не встречал Баранова-Россине, и свой отзыв о его палитре до сих пор ношу в моем боковом кармане. Думая о его удивительной палитре, я вновь вспоминаю Париж. Возбужденная память приближает давно минувшие и поблекшие годы.