Наталья Старосельская - Людмила Чурсина. Путь к себе

Это было очень непросто. Перечисляя своих полюбившихся зрителям героинь, Людмила Чурсина назвала женщин, в общих чертах, сходных. Ее Яровая отличалась от них во многом — иного происхождения, иного воспитания, чем те, кто окружал ее, она, как многие русские интеллигенты сознательно пошла на службу делу революции. Но при этом осталась верна своим привычкам и воспитанию: не «опростилась», осталась женщиной и внешне, и внутренне. Скорее, свою Любовь Яровую Людмила Чурсина во многих чертах обнаружила для себя в «Земле и воле» и других идеологических объединениях, которые существовали в России ближе к концу ХIХ века, а потому созданный актрисой характер довольно резко отличался от прежних интерпретаций образа Любови Яровой.

И это было по-настоящему интересно.

А что касается Кэтрин Беркли в хемингуэевском «Прощай, оружие!», здесь актриса едва ли не впервые столкнулась с необходимостью воплощения на экране «западной женщины», живущей фактически в то же самое время, но по совсем иным законам и правилам, существующим в объятом пламенем и залитом кровью, но совершенно другом мире. Это было сложно и увлекательно одновременно, позволило найти внутри себя новые краски, новые штрихи отображения характера и, разумеется, Людмила Чурсина со своей внешностью, которую многие оценивали тогда как «несоветскую», полностью соответствовала замыслу режиссера Александра Белинского. Не только, конечно, внешне, хотя и это «работало» на идею обращения к роману Хемингуэя.

Довольно любопытной работой была роль журналистки-международницы Ксении Троицкой в фильме греческого режиссера Маноса Захариаса «На углу Арбата и улицы Бубулинас», но, по справедливому отчасти мнению критика Евгения Михайлова, в каком-то смысле это было продолжение Любови Яровой в сегодняшних условиях. Хотя судьба героини, нашей современницы, была во многом сложнее.

Встреча и вспыхнувшая любовь уже не молодых людей, коммуниста Янидиса, проведшего два десятилетия в лагерях, и вдовы с взрослым сыном наполнена едва ли не в равной мере политикой и поэзией. Многочисленные стоп-кадры, рапиды, материализующиеся внутренние монологи Ксении, особенно финальный, когда она видит себя в греческой тюремной очереди среди вдов и сирот, под такой же черной шалью, как и они, неотрывны от истории «черных полковников», военных лет, политических диспутов того времени. Но, как отмечал критик Виктор Демин, «такая противоестественная, на первый взгляд, смесь все же возможна. Надо только, чтобы политика и поэзия были равноправны, чтобы достоинства одного метода не приходили на помощь тогда, когда требуется прикрыть огрехи другого». А это происходило, к сожалению, не всегда, хотя фильм Маноса Захариаса производил по-своему сильное впечатление.

Виктор Демин и о работе Людмилы Чурсиной отозвался прохладно, заметив, что актриса не очень уверенно чувствует себя в роли интеллектуалки, играя без той «уверенной раскованности», что так присуща была ей в прежних кинематографических работах. Здесь можно было бы отчасти согласиться, а отчасти и поспорить.

Даже не слишком удавшийся поиск иных, не привычных, не штампованных способов существования в предлагаемых сценарием и фильмом обстоятельствах — все равно становится всегда победой над собой, над собственной природой. И обогащает человеческую личность, без которой любая роль будет обедненной. И обогащает профессиональный багаж артиста.

Людмила Чурсина и сама не раз признавалась, что не чувствовала себя в то время интеллектуалкой — разбуженность интеллекта пришла лишь со временем, и сегодня вряд ли кто-то рискнет предположить, что она — актриса «нутряная», не отягощенная глубокими духовными поисками. Скорее, наоборот — границы ее духовного мира постепенно раздвигались все шире под воздействием книг, фильмов, накапливания человеческого, жизненного и женского опыта.

Но в ту эпоху, в 70-е годы, если мы попытаемся вспомнить, само понятие интеллекта носило несколько другую окраску: начитанный, напитанный знаниями о культуре и искусстве человек, тоже далеко не всегда являлся интеллектуалом. Необходимо органическое соединение воедино знаний, впечатлений, жизненного опыта, выстраивания ассоциативного ряда, страданий и опыта радости, чтобы все это, помноженное на природную интеллигентность, стремление к добру, твердое осознание своей позиции в жизни и в искусстве, породило высокое понятие интеллекта.

Оно очень скоро пригодилось актрисе в ее новых работах.

В фильме Льва Цуцульковского «Обещание счастья», снятом по трем новеллам Константина Паустовского, «Ночь в октябре», «Дождливый рассвет» и «Белая радуга» в 1974 году, Людмиле Чурсиной довелось сыграть три разные женские судьбы. Ни в чем не похожие друг на друга, все эти три героини были объединены почти неуловимыми чертами лиричности, которые дарил сам текст Паустовского, а еще — удивительной женственностью, в которой органически сосуществовали страдания, радости и надежды. Здесь, и на взгляд критиков, и на мой сегодняшний взгляд, самым главным для актрисы становилось отображение — глубинное, достоверное — самой сути женской природы, порой причудливой, самою собой непознанной, порой открытой до самого донышка.

А еще запомнилась работа Людмилы Чурсиной в ленте «Как царь Петр арапа женил» Александра Митты, снятой в 1976 году.

Вот как писал о ней критик Евгений Михайлов: «В фильме режиссера Митты, где она играет роль Екатерины I, роль, в общем, внешнюю, ее особенно радует одна сцена, где с царственной Екатерины вмиг слетают и царственность, и величавость. Встревоженная, напуганная, бросается она к своему Петрушеньке, чтобы остановить его гнев, смягчить ярость. Царицу играть тяжело в самом прямом физическом смысле: убор ее весит шестнадцать килограммов, платье со всеми атрибутами — около двух пудов. Во всем этом надо величаво расхаживать, непринужденно, легко… Но вот убора нет, нет ничего лишнего, на миг на экране появляется только женщина, обнаженная в своем страхе, желании остановить разбушевавшегося Петра…»

Позволю себе небольшое уточнение. Даже если бы и в этот момент на актрисе были тяжелый убор и тяжелое платье, она столь же легко бросилась бы к царю, потому что страх за него, за его бушующую ярость, которая может далеко завести, заставляют актрису пережить мгновение величия, равного величию царицы, — здесь все отступает перед великим чувством Женщины, которая для Людмилы Чурсиной в этой роли (как, впрочем, почти во всех других!) наделена силой значительно большей, нежели царская…

Людмила Чурсина снималась ежегодно, причем, как правило, в нескольких картинах. Событийных, подобных ее первым, было, честно говоря, немного, хотя — повторю снова! — почти каждая роль способствовала профессиональному росту актрисы, раскрывая в ней новые, подчас неожиданные штрихи и краски.