Сергей Беляков - Парижские мальчики в сталинской Москве [litres]

Москвичи следили за событиями на фронте по сводкам Совинформбюро, которые были обтекаемыми и не столько информировали, сколько вселяли оптимизм: уничтожено столько-то фашистских танков, самолетов, потери противника растут. Однако начиная с 10 октября даже передовицы “Правды” стали тревожными.

“Фашистские захватчики, неукротимые в своей бешеной злобе и ненависти к нашей родине, бросают в бой всё новые банды озверевших разбойников. Они рвутся к жизненным центрам нашей страны, сея смерть и разрушение, оскверняя нашу родную священную землю. Советская страна, наш народ и его великие завоевания в опасности”. “Больше организованности, выше бдительность!” – призывала “Правда” 10 октября 1941 года.

С каждым днем заголовки передовиц становились всё трагичнее.

11 октября 1941 года: Все силы народа на борьбу с лютым врагом!

12 октября 1941 года: Перед лицом серьезной опасности всю мощь страны, все силы народа на защиту Родины! Драться до последней капли крови!

13 октября 1941: Усилим отпор врагу!

14 октября 1941: Гитлеровские орды угрожают жизненным центрам страны. Еще крепче отпор немецким захватчикам! Всё для фронта, всё для отпора врагу!

15 октября 1941: Кровавые орды фашистов лезут к жизненным центрам нашей родины, рвутся к Москве! Остановить и опрокинуть смертельного врага!

Бойцы всеобуча, готовьтесь бить врага!

Это сообщение могло не вселить решимость, а просто посеять панику. Всеобуч – обязательное обучение всего населения от старшеклассников до людей предпенсионного возраста (50 лет) военному делу. Всеобуч ввели приказом ГКО от 17 сентября, в силу он вступил 1 октября. Курс всеобуча – 96 часов – был рассчитан на несколько недель или месяцев, так что бойцы даже теоретически могли успеть пройти лишь вводные занятия. Но если еще не обученных призывают под ружье, то где же Красная армия и ополчение? Или их уже вовсе нет? Что оставалось думать москвичам, старавшимся читать между строк?

Наконец, 16 октября советские люди прочитали в “Правде” страшные слова: “Взбесившийся фашистский зверь угрожает Москве – великой столице СССР. С железной стойкостью отражать напор кровавых немецко-фашистских псов!”

“Разве можно было скрыть, что мы терпим сокрушительное поражение, что наша армия окружена? – писала Эмма Герштейн. – Достаточно было открыть «Правду» и посмотреть передовицу, чтобы понять, что происходит на фронтах. Газета взывает к бойцам, чтобы они берегли свое оружие как зеницу ока, и уже понимаешь, что с фронта бегут”. 1049

“Сегодняшнее сообщение пахнет разгромом. <���…>…это сообщение – худшее за всю войну. Русские войска отступают под огнем танков и авиации немецкого наступления” 1050, – записывает Мур в дневнике.

Паника назревала уже несколько дней. Эвакуация превращалась в бегство. Вывозили целые учреждения. 15 октября Сталин от имени Государственного комитета обороны подписал приказ “Об эвакуации столицы СССР г. Москвы”. Из города уезжали Генштаб, наркоматы, посольства. За несколько дней город изменился больше, чем за несколько месяцев с начала войны. Еще недавно работали почти все театры, а теперь большинство из них закрылось. “Академия наук, институты, Большой театр – всё исчезло, как дым” 1051, – писал изумленный Мур.

Железная хватка советской власти ослабела настолько, что люди перестали избегать самых рискованных разговоров. В Москве появились дезертиры, которые будто не боялись милиции и госбезопасности. Эмма Герштейн писала, что в трамваях и троллейбусах можно было услышать открытый спор с дезертиром. Всерьез обсуждали, может ли боец, “бросив оружие, уходить с фронта”. И дезертир не скрывается, не стыдится – он сам “нападает на высокое начальство – нет никакой возможности воевать”. Одни поддерживают его и винят во всём власть (но не Сталина!), другие осуждают, называют “изменником Родины” 1052.

Тем временем созданная по поручению ГКО (следовательно, Сталина) комиссия во главе с заместителем наркома внутренних дел товарищем Серовым подготовила список из 412 оборонных предприятий, которые собирались взорвать. Еще 707 необоронных заводов и фабрик предполагалось поджечь или ликвидировать “путем механической порчи”. 1053

День 16 октября был довольно холодным. Ночью прошел дождь, а под утро температура воздуха упала до минус пяти. Неглубокие лужи покрылись коркой льда. Потом стало подтаивать. Этим утром москвичи обнаружили невероятное: московское метро закрыто. Прошел слух, будто через метро войска уводят на восток. Возник и другой слух, что был ближе к реальности: метро готовят к взрыву. А значит, город сдадут немцам? Возможно, это обстоятельство и спровоцировало давно назревавшую панику. Началось повальное бегство из города.

“Кто был в Москве, никогда не забудет этот холодный, моросливый страшный день, – писала Лидия Либединская. – Казалось, вся Москва стронулась с места. По улицам и переулкам тянулись вереницы людей. Кто-то толкал впереди себя детскую коляску, нагруженную вещами, кто-то приделал подшипники к пружинному матрасу и, нагрузив на него вещи и усадив детей, надрываясь, тащил его из последних сил. И весь этот поток устремлялся в одном направлении – на восток, к Курскому и Казанскому вокзалам или же на шоссе Энтузиастов”. 1054Люди обеспеченные и высокопоставленные уезжали на собственных или служебных машинах, нагрузив их до предела ценными вещами.

“Огромное количество людей уезжают куда глаза глядят, нагруженные мешками, сундуками. Десятки перегруженных вещами грузовиков удирают на полном газу. Впечатление такое, что 50 % Москвы эвакуируется” 1055, – записывает Мур. В этот день он трижды возвращался к своему дневнику. Понимал, что пишет для истории. Почти все записи – на французском. Мур не только описал всё, что видел, но и пересказывал слухи, ходившие по городу. Ведь слухи и сами по себе важный исторический источник. Они рассказывают нам, что думали люди, что чувствовали, чего боялись.

Почти ровесник Мура, пятнадцатилетний Георгий Мирский, будущий известный востоковед, а тогда обычный старшеклассник, тоже хорошо запомнил этот день: “По улице мчались одна за другой черные «эмочки» (автомашины М-1), в них сидели офицеры со своими семьями (тогда они еще назывались «командиры»), на крышах машин были привязаны веревками чемоданы, узлы, саквояжи, какие-то коробки. Необычное и непонятное зрелище. Всё стало ясно, когда я подошел к дому на углу Васильевского переулка, где жила моя тетя, сестра матери, с мужем, полковником авиации. Он как раз вышел из квартиры и садился в машину; при мне он спрашивал у шофера: «Как думаешь, на Горький прорвемся?» – «Попробуем, товарищ полковник», – отвечал солдат. Я не мог поверить своим ушам, но полковник дядя Петя тут же успел ввести меня в курс дела. Оказывается, в черных «эмках» были офицеры штаба Московского военного округа, и они мчались из своих казенных квартир на Ленинградском шоссе в сторону Рязанского и Горьковского шоссе, из Москвы на восток…” 1056