Сергей Беляков - Парижские мальчики в сталинской Москве [litres]

Первые месяца полтора – два превзошли худшие ожидания Мура. Его направили в 84-й запасной полк, расквартированный в подмосковном Алабино. Служба всегда тяжела для новобранцев. Виктор Астафьев первую книгу романа “Прокляты и убиты” назвал “Чертова яма” – действие происходит как раз в запасном полку. А ведь Астафьев провел детство и юность не в Париже и не в Москве, а в заполярной Игарке. Успел пожить в детском доме, окончил школу фабрично-заводского обучения. Некоторое время будущий писатель работал железнодорожником. Но и Астафьеву пришлось тяжело. А каково молодому человеку, что не привык к физическому труду? К работе несложной, но тяжелой и требующей не только силы, но некоторой сноровки. Сноровку можно обрести за несколько месяцев, но эти несколько месяцев будут пыткой.

Автобиографический герой романа Александра Солженицына “В круге первом” “не умел ездить верхом, не умел ладить упряжи, не умел брать сена на вилы, и даже гвоздь под его молотком непременно изгибался, как бы от хохота над неумелым мастером. И чем горше доставалось Нержину, тем гуще ржал над ним вокруг небритый, матерщинный, безжалостный, очень неприятный Народ”. 12481249И пройдет много времени, прежде чем Глеб Нержин научится “вколачивать гвоздь струною в точку и пристрагивать доску к доске”. 1250У Мура времени было слишком мало.

Муру с первых же дней пришлось так тяжело, что он совершенно позабыл о самоконтроле. Начал забрасывать всех сколько-нибудь близких людей отчаянными письмами. Писал Елизавете Эфрон и Зинаиде Ширкевич, Муле Гуревичу и Алексею Сеземану. Он даже написал супругам Буровым, с которыми был знаком совсем немного. Это письмо их просто напугало. Даже спустя много лет Ирина Бурова побоялась показывать его Марии Белкиной. Удивительно, что не боялся сам Мур. Все письма проверялись военной цензурой. И если бы у цензоров от усталости “глаз не замылился”, то Георгия Эфрона вполне можно было бы арестовать за “подлую клевету” на героическую Красную армию, распространение пораженческих настроений и т. п. Письмо Буровым не сохранилось, но писем к тете Лиле хватило бы на приличный лагерный срок.

ИЗ ПИСЕМ ГЕОРГИЯ ЭФРОНА, март 1944 года:

99 % «товарищей» по армии – выпущенные уголовники. Мат, воровство страшное, люди абсолютно опустились, голодают все, всё ношу с собой – иначе украдут.

Разговоры только о еде, тюрьмах и лагерях, о людях, роющихся в помойках за объедками; дикая спекуляция всем.

Дураков и злодеев очень много; Вы бы содрогнулись, если бы слышали, как меня обзывают.

Митька (сидевший в лагере. – С.Б.) не в худшем, чем я, положении. Наша судьба аналогична.

Ротный старшина наш – просто зверь; говорит он только матом, ненавидит интеллигентов, заставляет мыть полы по 3 раза, угрожает избить и проломить голову. 1251

Не скажу, что Мур преувеличивал. Он написал о том, что чувствовал, что ему показалось.

Среди призывников могли встречаться и бывшие уголовники, но никак не 99 %. Просто Мур столкнулся с миром, совершенно ему неизвестным. В наши дни блатная феня стала частью речи образованных людей. Блатной жаргон давно понятен и юной нежной девушке, и почтенному седому профессору, и модному журналисту. Во времена Мура было иначе. Кто сейчас не знает слова “баланда”? А для Мура в марте 1944-го оно было в диковинку, он его прежде не слышал. Интеллигенция же фени не знала вовсе. А вот простые люди этот язык постепенно осваивали. Часто на одной и той же стройке трудились обычные работяги и бывшие раскулаченные, пережившие не один этап, и бывшие заключенные, только что освободившиеся из лагеря. И в результате блатные словечки, уродливые, но выразительные, как всякое уродство, стали довольно быстро проникать в речь обычных людей, никогда не сидевших.

Старшина в запасном полку – нередко человек страшный. Для рядовых – просто ненавистный. При этом необходимый и незаменимый. Он учит будущих бойцов военному делу, дисциплине, беспрекословному подчинению начальству. Его задача – превратить вчерашнего гражданского человека в солдата. И превратить в короткий срок. Так что злоба старшины вполне объяснима. Но нам сейчас легко судить, а каково было Муру? Высокомерный, ироничный парижский мальчик превратился в несчастного, растерянного, отчаявшегося человека. Прав был Муля Гуревич, когда опасался, что трудно придется Муру в армии. Георгий был одним из последних на уроках физкультуры и военной подготовки. Теперь он считался одним из последних в роте. Слишком слабый, прежде лопаты в руках не держал.

В запасном полку в первые дни военному делу учили мало. Только один раз их повели на стрельбище. Мур выстрелил три раза из винтовки, один раз попал. На троечку, но для новичка неплохо. Учили еще основам саперного дела и ползанью по-пластунски. [191] Перед отправкой на фронт бойцов запасного полка проэкзаменовали. Но так как они оказались плохо подготовлены, их оставили на дополнительную подготовку. Эта подготовка помогла. Командир позже утверждал, что весной 1944 года “подготовленный в полку контингент маршевых рот на фронте принимался с оценкой отлично”. См.: Переписка С.В.Грибанова с архивом Министерства обороны СССР, Военно-медицинским музеем, бывшими солдатами и командирами 437 стрелкового полка, работниками медсанбатов и др. с целью сбора сведений о боевом пути и обстоятельствах гибели Г.С.Эфрона. 1973–1974 годы // РГАЛИ. Ф. 1190. Оп. 2. Ед. хр. 300. Л. 94. Правда, Мур так и не научился ни окопы рыть, ни дрова пилить. Занятия, привычные большинству новобранцев, были для Мура делом совершенно непосильным: “Дрова – самое сильное физическое страдание моей жизни”, – писал он в конце марта 1944-го Елизавете Сергеевне и Зинаиде Митрофановне.

В довершение ко всему Мур заболел. Через две недели интенсивных физических нагрузок распухла нога. Старшина поначалу решил, что имеет дело с симулянтом. Он насильно засунул больную ногу Мура в ботинок (именно в ботинок, не в сапог) и скомандовал: “Марш за дровами!” Но в санчасти Мура признали больным и оставили лечиться. Оттуда Мур снова и снова писал в Москву, тщетно надеясь на помощь.

Разумеется, у Мура не было ни малейшего шанса эту помощь получить. Буров был успешным архитектором, но, скорее всего, не располагал такими связями, что позволили бы комиссовать из армии бойца в разгар войны. А если и располагал, то вряд ли стал бы их использовать ради малознакомого человека. Не было нужных связей и у Мули Гуревича. Карьерных высот, которые он занимал во времена сотрудничества с Кольцовым, Муля больше не достигнет никогда. И что уж говорить о бедной тете Лиле и ее подруге!

Всё, что оставалось Муру, – терпеть, преодолевая боль в ноге, выносить насмешки и оскорбления и как-то жить, выживать, приспосабливаясь к действительности. Среди чужих, абсолютно чужих ему людей Мура поддерживала только любовь к французской литературе.