Сергей Беляков - Парижские мальчики в сталинской Москве [litres]

Однако мужского интереса к Нонне и Тамаре Мур не проявил. Девиц он, как обычно, игнорировал, сделав исключения лишь для одной – Норы Лапидус. Он даже провожал ее до дома, чего не догадался сделать ни во время романа с Валей Предатько, ни в пору ухаживания за Раей. С Норой он был удивительно откровенен, рассказывал ей о своей жизни и даже “под большим секретом” – о своих отношениях с матерью, о ее характере, о трагической гибели. Разумеется, девушка поделилась “большим секретом” с лучшей подругой, а та – с Мошковским, когда тот собрался писать мемуары о своем знакомстве с сыном Марины Цветаевой. 1227Такое поведение кажется странным, точнее – новым для Мура. Прежде он был откровенен только с близкими людьми: с сестрой, с Мулей Гуревичем. Может быть, это говорит о новом большом чувстве, которое захватило Мура? Увы, других свидетельств этого романа не сохранилось. И это лишь одна из не раскрытых пока московских тайн Мура.

Последние полтора месяца своей московской жизни (а возможно, и несколько больше) Мур провел не в Мерзляковском переулке с тетей Лилей и ее подругой Зинаидой Ширкевич и не в заводском общежитии, к которому с ноября 1943-го уже не имел отношения. Я это понял, когда прочитал черновик автобиографии Мура и сопоставил его с картой Москвы. Мур писал, что переехал в Советский район. В Советском районе он и получил повестку о призыве в армию. А Мерзляковский переулок был тогда в административных границах не Советского, а Краснопресненского района. Прежде Мур был приписан к Краснопресненскому военкомату, но сменил место жительства, адрес прописки и, следовательно, военкомат.

В другом документе – именном списке призывников – указан и новый адрес Георгия Сергеевича Эфрона: Большой Козихинский переулок, 30, квартира 7. Это меняет традиционный взгляд на последний московский период Мура. Оказывается, в его жизни произошла какая-то перемена, которая и отразилась в переезде. Не меньше поражает и его новый адрес. Это большой шестиэтажный доходный дом с угловыми башнями, построенный в начале XX века по проекту Эрнста Карловича Нирнзее. Дом этот соединен с еще одним домом, таким же громоздким, шестиэтажным, тоже построенным по проекту Нирнзее. У этих зданий до революции была одна хозяйка – А.А.Волоцкая, поэтому их называют “Волоцкие дома”. В сущности, это один дом с несколькими подъездами и двумя адресами: Большой Козихинский переулок, 28–30 и Трехпрудный переулок, 11–13.

Провидение – лучший сценарист. Кто бы мог подумать, что последние недели своей московской жизни Мур проведет в родных для его семьи местах. В Трехпрудном, 8 родилась Марина Цветаева. Там прошли ее детство и юность. Она покинула родной дом, только выйдя замуж за Сергея Яковлевича в 1911 году. И вот в конце 1943-го или в самом начале 1944-го их сын поселился неподалеку. На месте старого домика Ивана Владимировича Цветаева стоял большой, новый, не достроенный тогда кооперативный дом. [188] Будет достроен только в 1948 году. Конечно, Мур не раз видел его – от Большого Козихинского пешком минуты четыре.

Сейчас это дорогой и престижный район. До революции же его называли “Козихой” и фешенебельным не считали, несмотря на близость к центру. В доходных домах квартиры сдавались так дешево, что там часто селились бедные студенты и Козиха получила славу студенческого квартала. В двадцатые годы квартиры в доходных домах стали коммунальными. По свидетельству Дмитрия Ольшанского, коммуналки в Волоцких домах сохранились вплоть до начала девяностых.

Так что новое жилье Мура, скорее всего, было комнатой в коммунальной квартире. Но все-таки – своей комнатой. К тому же расположенной очень удачно: от его дома в Большом Козихинском до Литинститута всего десять минут пешком. Как же он сумел такое жилье получить? Точного ответа нет. А предположений несколько.

Прошли времена, когда Цветаева тщетно искала комнату и в отчаянии писала Сталину и Павленко. Уже в июле 1941-го в Москве задешево сдавалось множество комнат – выбирай по душе. Одни жильцы ушли на фронт, другие уехали подальше от фронта. После нескольких волн эвакуации город опустел. Из четырех миллионов в Москве осталось не больше двух. В 1943-м тысячи людей уже возвращались в столицу, но свободного жилья было достаточно. Хлеб на рынке был дорог, а жилье дешево.

Так что квартиру для Мура вполне мог снять, скажем, Муля Гуревич. И он в самом деле собирался помочь мальчику с жильем. В хлопотах ему помогала и Елизавета Яковлевна Эфрон. Оба рассчитывали заручиться здесь помощью Алексея Толстого.

ИЗ ПИСЬМА САМУИЛА ГУРЕВИЧА АРИАДНЕ ЭФРОН, 12 июня 1943 года: Во вторник, 15 -го, [Елизавета Яковлевна] сообщит мне об итоге своего визита (предстоящего) к Толстым по поводу квартирного устройства Мурзила. У меня на этот счет также есть кое-какие планы, которые постараюсь осуществить. 12281229

О результатах этого визита неизвестно. По крайней мере, сразу найти жилье для Мура не удалось. Но вполне вероятно, что проблему сумели решить в ноябре или декабре 1943-го.

Еще одна версия – новая работа Мура. В Радиокомитете Мур продержался совсем недолго, но всё же у него должны были появиться какие-то деньги. Быть может, их хватило, чтобы снять небольшую комнату в коммуналке?

Если бы я писал не документальный, а бульварный роман, то предпочел бы другую версию. Мур всегда мечтал о связи с умной, красивой, опытной и обеспеченной женщиной. На эту роль идеально подходила Людмила Толстая. В 1942-м в Ташкенте Мур часто бывал у Толстых. Хозяйка дома ему явно нравилась. “Законченный тип светской женщины представляет Людмила Ильинична: элегантна, энергична, надушена, автомобиль, прекрасный французский язык, изучает английский, листает альбомы Сезанна и умеет удивительно увлекательно говорить о страшно пустых вещах”, – писал Мур сестре. 1230Людмила Толстая, как мы помним, заботилась о Муре, помогала и вообще была к нему расположена. Алексей Николаевич уже немолод, весь 1944 год он будет тяжело болеть, а Людмиле тридцать шесть – тридцать семь лет. Для дамы, не знавшей лишений и физического труда, это был расцвет женственности и красоты. А Мур – красивый мальчик, в которого влюблялись и молоденькие девушки. Наверное, он мог быть интересен Людмиле Ильиничне. Другая богатая дама на ее месте сняла бы мальчику квартиру неподалеку. Кстати, от дома Толстых на Спиридоновке до Большого Козихинского всего пятнадцать минут пешком. Впрочем, у Толстой была своя машина.

Наводит на мысли и загадочный разрыв Мура с Толстыми. Два года он дружил с ними, Алексей Николаевич помог Муру поступить в институт, даже подарил ему папку из-под рукописи “Хождения по мукам”. Имя Толстых часто мелькало в дневнике и письмах Мура. Но уже в его фронтовых письмах Толстые не упоминаются. Это странно, и вот почему. Мур добивался освобождения от службы в армии и просил родных (тетю), друзей (Мулю) и даже недавних знакомых (архитектор Буров) помочь ему. А вот Толстых он не упоминает вовсе. Хотя если кто-то из его окружения и был столь влиятелен, чтобы в разгар войны освободить призывника от фронта, так это именно Алексей Толстой. Что тут можно нафантазировать! Адюльтер, подозрения мужа, разрыв, тщательно замаскированный скандал… Но ничего этого, по всей видимости, не было. Письма Людмилы Ильиничны к Муру подчеркнуто вежливые, уважительные, даже теплые. Но ни разу она не переходит грани. Никаких фамильярностей, никаких намеков. Она и обращается к нему по имени-отчеству: “Георгий Сергеевич”. И он называет ее “Людмилой Ильиничной”.