Сергей Беляков - Парижские мальчики в сталинской Москве [litres]

“Когда была битва при Калке?

– Калка… галка… жалко, – бормотал Сергей, подбирая рифмы…

<���…>

– Назовите, когда в летописях впервые упоминается Московское княжество?

Сережка решительно поднялся с дивана.

– Как хочешь <���…>, а у меня в голове после всего прочитанного туман. Как это у Асеева? «Туман, туман над Лондоном, туман над Гайд-парком. Довольно верноподданным коптеть по кочегаркам». Пошли к Никитским Воротам, съедим сосисок, выпьем по кружечке пива”. 1219

И ведь выучились Виктор и Сергей, стали вполне благополучными членами Союза писателей. Виктор Авдеев даже Сталинскую премию 3-й степени в 1948-м получит. Сергей Васильев получит эту же премию в 1973-м году, когда она уже будет называться Государственной. “Вечерняя Москва” будет публиковать сообщения о его творческих вечерах в Политехническом музее. 1220На стихи Сергея Васильева советские композиторы сочиняли песни. Вот, например, песня о Москве, уже послевоенная:

В институте, конечно, учились студенты разного происхождения, разного культурного уровня, разной подготовки. В 1938-м его окончил Константин Симонов, тут же поступивший в аспирантуру ИФЛИ. Выпускником 1941-го стал Борис Слуцкий. [185] Одновременно Борис Слуцкий учился в Московском юридическом институте. В 1941-м он успел сдать выпускные экзамены в Литинституте, а экзамены в юридическом институте “не посчитал нужным” сдавать. См.: Елисеев Н. Борис Слуцкий и война // Нева. 2010. № 5. С. 262. Из ИФЛИ на литинститутские семинары приходил Павел Коган, которого не печатали, но уже читали в списках. В годы войны институт опустел. Многие преподаватели эвакуировались в Чистополь или Ташкент. Студенты ушли на фронт. Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Николай Майоров пали смертью храбрых. Борис Слуцкий почти не сочинял стихов, но стал гвардии капитаном. Подполковник Константин Симонов писал на фронте и стихи, и военные корреспонденции для “Красной звезды”. Евгений Долматовский (выпускник 1937 года) попал в плен, но бежал, вернулся в строй батальонным комиссаром, был ранен под Сталинградом и написал слова “Офицерского вальса” [186] Песня более известна под названием “Случайный вальс”. , одной из лучших советских песен времен Великой Отечественной.

Да и в Литературном институте того времени многие студенты ходили в военной форме – недавно вернулись с фронта, как, скажем, поэт Николай Старшинов [187] В марте 1944-го. . Другие – как будущий критик Андрей Турков – сначала поступили в институт (в 1942 году), а потом уже были призваны в армию (в апреле 1943-го). Брони студентам этого вуза не полагалось.

Институт Муру понравился, но учился он там совсем недолго. Почти весь декабрь проболел гриппом – возвращение из теплого Ташкента в Москву не прошло даром. Организм даже здорового человека с трудом переносит перемену климата, а здоровье Мура было подорвано недоеданием. Лекции он посещал в ноябре, в январе и начале февраля. Сохранились даже его конспекты по истории ВКП(б), языкознанию, истории Древней Греции и Рима 1221. Только один из преподавателей его хорошо запомнил – Лев Адольфович Озеров. “Однажды ко мне на занятия пришел студент – застенчивый, бледный, молчаливый, – вспоминал Озеров. – Это был Георгий <���…>, сын Марины Ивановны Цветаевой. Он сказал, что переводит французских поэтов, хочет составить небольшую антологию. Мне понравился этот юноша, одновременно холеный и неухоженный”. 1222

Как ни беден был Мур, а все-таки среди студентов выделялся. По словам его сокурсника Анатолия Мошковского, Георгий Эфрон всегда “был тщательно причесан, на нем щегольски сидел синий пиджак с галстуком – галстуки мало кто из нас признавал. Лицо у Георгия было очень интеллигентное: высокий бледный лоб, орлиный нос и длинные узкие иронические губы. Во всём его облике чувствовалась порода – в четких чертах лица, в умных светло-серых глазах, в подбородке, даже в этой бледности… Достоинство, взрослость, опыт, умение, как мне казалось, далеко видеть и глубоко понимать”. 1223Страсть к парикмахерским, о которой писала еще Цветаева, очевидно, сохранилась у Мура несмотря ни на что. В Москве ему удалось немного приодеться. Главное же, Мур, как и прежде, казался старше своих лет. 1 февраля 1944 года Муру исполнилось девятнадцать, но ему можно было дать лет двадцать пять. Наконец, он выделялся и знаниями, и умом.

Вряд ли Муру так уж нужны были лекции. Мальчик, который еще в девять лет взял в руки толстенный том Ипполита Тэна, в девятнадцать, вероятно, и сам мог бы прочесть лекцию по европейской истории и тем более по литературе. Но Мур пришел в институт не только и не столько за знаниями. Так же как не ради знаний он так старательно учился в школе. Мур давно понял, что в СССР колоссальное значение имеет официальная бумажка. Диплом, свидетельство, аттестат незаменимы для молодого человека, решившего делать хоть какую-то карьеру. Бумага дает официальный статус. Не зря даже Цветаева радовалась, когда ее “провели в группком” Гослитиздата. Композиторы, художники, писатели – все были объединены в творческие союзы. Бумажка давала положение в обществе, спасала от обвинения в тунеядстве. Вспомним, что двадцать лет спустя, в благополучное и почти вольное хрущевское время Иосифа Бродского обвинили в тунеядстве. А когда Бродский назвал себя поэтом, от него потребовали доказательств: “А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам? <���…> А вы учились этому? <���…> Не пытались кончить вуз, где готовят… где учат…” 1224

Расчетливый и дальновидный Мур постарался обезопасить себя от возможных неприятностей и получить нужную бумажку, которая подтверждала бы его положение в обществе.

Студенческой жизни, судя по участию в литературном вечере, он не сторонился, хотя с другими студентами общался мало. Георгий, кажется, был о них невысокого мнения. Анатолий Мошковский вспоминал, как Мур читал им свой рассказ, при этом поясняя, кто такой Зевс, кто такая Афродита: “Он все-таки считал нас, советских студентов 1943 года, не дюже начитанными и грамотными… А мы ведь кое-что знали!” 1225

По словам Мошковского, Георгий общался с Вадимом Сикорским и со старшекурсником Александром Лацисом, будущим пушкинистом, который был старше Мура на девять лет. Девушки с интересом смотрели на красивого, элегантного Эфрончика, как они его тут же прозвали. Они даже старались подкормить голодного мальчика. Две студентки из обеспеченных семей, Нонна Светлова, дочь командира дивизии (а дивизией командовали в генеральском звании) и Тамара Константинова, дочь “высокопоставленного папы”, однажды в обеденное время “выложили на стол завернутые в бумагу бутерброды с колбасой и кое-что другое, повкусней”. Белокурая красавица Нонна скомандовала по-генеральски: “Всё, что принесли, едим вместе!” Мур, явно смущенный, взял бутерброд с колбасой… 1226