Сергей Беляков - Парижские мальчики в сталинской Москве [litres]

С этого времени его чувства к Рае стали заметно угасать, хотя знакомство их не прерывалось до самого отъезда Мура. Более того, Мур даже обещал ей помочь с переездом в Москву, но это было явно не в его силах. Одна из последних записей о Рае датирована 25 августа 1943 года: “В общем, я к ней совершенно охладел: она эгоистка, ей на меня начхать, и ей интересно лишь, чтобы я завез ее письма и помог выбраться из Ташкента в Москву. <���…> Рая такая забывчивая и бестолковая…”

Но нет, если и охладел, то никак не “совершенно”. Они продолжат переписку, хотя никогда больше не встретятся. Рая всё еще будет жить в Ташкенте, когда Мура призовут в армию. Она приедет в Москву, а его отправят на фронт.

Впервые Мур получил повестку из военкомата еще в Ташкенте, в январе 1943 года. Он был не испуган, а скорее взволнован. Мур надеялся попасть в военное училище, стать офицером: “По русским традициям, кровь, пролитая в боях за отечество, снимает бесчестие с имени!” – сказал он своему приятелю Эдуарду Бабаеву. “Ему казалось, что начинается, может быть, лучшая часть его жизни”. 1244Возможно, Бабаев несколько преувеличил энтузиазм Мура. Очень скоро волнение и неопределенная надежда сменились отчаянием. Призывники получили предписание явиться 10 января остриженными, с вещами, “в годной для носки одежде”. В этих “явочных картах” стояли номера: № 1 (пехота), № 2 (училище). У Георгия вместо этих номеров “было написано «тр». И тут кто-то сказал: «трудармия»”. Муру рассказали, что трудармия – это каторга. Трудармейцы “строят железные дороги, роют каналы, работают на заводе, в поле, на комбинатах и новостройках. <���…> Кормят там очень плохо (об этом говорили все)”. 1245

Вместо военного училища и будущего офицерского звания – каторжный труд в условиях, приближенных к лагерным. Так, по крайней мере, понял Мур. [189] В годы Великой Отечественной войны собственно “трудовых армий” не существовало, хотя слова “трудармия”, “трудармейцы” были распространены. Так неофициально называли бойцов рабочих колонн и отрядов. Военнообязанных, которых призвали на трудовой фронт. Сначала это были советские немцы, финны, румыны, венгры. Потом к ним добавились разного рода “спецпоселенцы”. Как пишет современный исследователь Г.А.Гончаров, 14 октября 1942 года Государственный комитет обороны поручил наркомату обороны “провести мобилизацию гражданского населения в Среднеазиатском военном округе <���…> в состав рабочих колонн были включены мобилизованные из Среднеазиатского военного округа и отдельные категории граждан, объявленных политически неустойчивыми”. См.: Гончаров Г.А. “Революционная армия труда” Гражданской войны и “трудовая армия” периода Великой Отечественной войны как форма организации труда советских граждан в условиях военного времени // Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 18 (309). История. Вып. 56. С. 33, 34. Мур не был спецпоселенцем и вроде бы не должен был попасть в “трудармию”. Однако, возможно, в военкомате его могли отнести к “политически неустойчивым”? По крайней мере, Мур и летом 1943-го писал именно о возможности попасть в “трудармию”.

“…Нашу семью окончательно раскассировали, окончательно с ней расправились, и меня, роковым образом, постигло то, чего я так боялся, ненавидел и старался избежать: злая, чуждая, оскаленная «низовка» – низовка тяжелого труда, дикости, грубости <���…>. Прощай, музыка, прощай, литература, прощай, образование: завод, полевые работы, грубость и вонь, грязь и глупость – вот теперь мой удел”. Это слова из письма Георгия Эфрона Самуилу Гуревичу от 8 января 1943 года. Именно его Мария Белкина считает лучшим из всего, что написал Мур за свою недолгую жизнь. Письмо не просто откровенное – исповедальное. Для Мура это нехарактерно. Он всегда стремился к внешней холодности, сдержанности, самоконтролю. Не любил жаловаться на жизнь, не говорил “по душам” даже с Митей Сеземаном. Теперь Мур вспоминал последние дни Цветаевой, когда она “совсем потеряла голову, совсем потеряла волю; она была одно страдание. <���…>…как я ее теперь понимаю”, – признавался Мур. Он пишет любовнику своей сестры с той же откровенностью, с какой вел свой дневник: “Итак, круг завершен – Сережа сослан неизвестно куда, Марина Ивановна покончила жизнь самоубийством, Аля осуждена на 8 лет <���…>. Неумолимая машина рока добралась и до меня. И это не fatum произведений Чайковского <���…>, а Петрушка с дубиной, бессмысленный и злой, это мотив Прокофьева…” 12461247

Да, в то время миллионы полуголодных и даже вовсе голодных людей жили и работали в нищих колхозах, где и до войны было несладко. Женщины пахали землю, подростки трудились за станками в заводских цехах. И жалобы Мура могут показаться неуместными. Мур слишком привык к жизни комфортной, удобной, и даже тяжелые два года в Ташкенте окончательно его не “перековали”. Еще в конце 1941-го или в начале 1942-го писатель и журналист, лауреат Сталинской премии и корреспондент “Правды” Николай Вирта предложил Муру пойти работать грузчиком, “как мы когда-то”. Мур с негодованием и презрением отказался. Такое предложение показалось ему чем-то диким, абсурдным. Мур предпочитал голодать, но не таскать тяжести, не надрываться и не общаться с чуждыми ему “простыми” людьми.

В январе – феврале 1943-го Муру каким-то образом удалось избежать призыва. Он был “зачислен в резерв до особого распоряжения”. Помогли, верно, связи, которые Георгий сумел завести в Ташкенте. Да к тому же он серьезно заболел. В наши дни его наверняка освободили бы от службы. В свои восемнадцать-девятнадцать лет Георгий болел тромбофлебитом, рецидивирующим рожистым воспалением и, видимо, каким-то заболеванием обмена веществ. Последнее, впрочем, у него не диагностировали.

В феврале 1943-го Мура не освободили от службы, но дали отсрочку. И вот год спустя Георгия Сергеевича Эфрона все-таки признали годным к строевой службе и 26 февраля 1944 года призвали в Красную армию.

Последний раз он появился на Тверском бульваре, 25 уже одетым в солдатскую шинель и зимнюю шапку-ушанку, которую держал под мышкой.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ АНАТОЛИЯ МОШКОВСКОГО:

…в конце февраля 1944 года он исчез. Один раз забежал в институт в шинели, с зимней солдатской ушанкой под мышкой, обошел всех, пожал на прощание руки и ушел.

– Что-то ждет нашего Эфрончика? – вздохнула Настя Перфильева [190] Очевидно, детская писательница Анастасия Перфильева (1914–2000), будущий автор книг “Далеко ли до Сайгатки?”, “Шпага д’Артаньяна”, “Пять моих собак” и других. .– Дай бог ему остаться живым. – И вытерла глаза. У нее не так давно погиб муж-офицер.