Сергей Беляков - Парижские мальчики в сталинской Москве [litres]

Мура совершенно не интересовал Музей имени Пушкина. Кажется, он там и не бывал, хотя знал, конечно, что Музей изящных искусств основан его дедом, Иваном Владимировичем Цветаевым. Однажды они с Митей договорились встретиться рядом с этим музеем – но только затем, чтобы пойти потом на “Музыкальную историю” в кинотеатр “Востоккино”. Исторический же музей Мур просто ненавидел. В школе заставляли “тащиться в музей срисовывать всякую древнюю всячину”, “делать эти чертовские зарисовки”. Ходил несколько раз, зарисовывал, но лишь “из-под палки”. В Третьяковской галерее Мур бывал вместе с Митей [36] С годами Дмитрий превратится в тонкого знатока искусства, станет коллекционером. , хотя тот жаловался, “что не переносит этой галереи и может ходить только в Музей нового западного искусства”.

Мур ходил к Майе не ради одних дискуссий о живописи и графике. Его интерес был вполне определенным: “Майя обладает маленьким ростом и изящным телом. Она, бесспорно, красивее моих остальных знакомых. Она любит одеваться и всегда хорошо одета и элегантна”, “она как-то меня наполняет свежим воздухом, чорт возьми”. 300301

Муру интересно: как будет выглядеть Майя летом, в легком платье, подчеркивающем ее фигуру? Обнаженной он ее не представлял даже в своем подробнейшем интимном дневнике. Однако и весенних наблюдений за внешностью Майи хватило для просто восторженной оценки, очень редкой для Мура: “У нее высокая грудь и тело совершенное – меня оно здорово зажигает”. 302Так он мало о ком писал. Пожалуй, только на трех женщин он смотрел со столь явным вожделением: на Майю Левидову, на Марию Белкину в 1940-м и на Валю Предатько в 1941-м.

Майя знала себе цену. И много лет спустя она гордо скажет, что была красивее других девушек! Она замечала, что нравится Муру, и ничто как будто не мешало развитию их романа – а никакого развития не было. Можно сколько угодно листать порножурналы, болтать с Митей о воображаемых оргиях, но вот прикоснуться к девушке, поцеловать ее – совсем другое. Как перейти от разговоров о превосходстве Матисса над Суриковым к тому, что волнует намного больше? Мур не знал, как переменить их отношения. Он был неопытен. Ему казалось, будто женщину надо очаровывать, тратя на нее деньги и пуская пыль в глаза. А где взять столько денег? “Я не могу повелевать, направлять, а это всегда необходимо с женщинами, они этого всегда ждут…” 303

Майя, девушка из приличной еврейской семьи, не могла сама сделать первый шаг. К тому же и встречались они редко. 24 февраля Мур виделся с Майей, а потом заболел. Приезжал в Москву нечасто и у Левидовых не появлялся. Майя спрашивала через Мулю Гуревича: почему Мур к ней не ходит? Муру это польстило, но на свидание он не поспешил.

Муля посоветовал Муру пригласить Майю в кино, однако Мура это только разозлило. Лишь 23 апреля Георгий собрался к Левидовым, но Майи не было дома. 2 мая он наконец-то попадет к ним, вот только к этому времени чувства Мура стали как-то угасать. Его всё больше одолевали сомнения: “Мне не кажется, что я смог бы добиться хотя бы целовать Майю”, – пишет он. Ему “не суждено быть с ней в интимных отношениях”. Он всё больше уверяет себя, что неинтересен Майе как мужчина. “Конечно, мне приятно глядеть на Майю и пить коньяк ее присутствия, но ей-то каково?” 304А дружить лучше с мальчиком, с тем же Митей прежде всего, а не с девушкой. “Короче говоря: если это знакомство с Майей мне ничего не сулит, то зачем его продолжать?” 305Долгожданное свидание 2 мая ничем не кончилось. Мур скучал, читал книжки, пил чай и, кажется, просто не знал, о чем говорить с Майей.

Пройдут десятки лет, и Майя Михайловна Левидова прочитает дневник Мура. Прочитает с явной досадой, ведь Мур ей очень нравился, с ним ей было интересно. Но слишком рано она встретила Мура. Семнадцатилетняя Майя не доросла до пятнадцатилетнего Георгия. Вот года через два она вела бы себя совершенно иначе: не спорила бы об искусстве, а пыталась понять более умного и начитанного мальчика. “Если бы я встретилась с Муром через два года, это был бы другой разговор. Он бы тогда был очень доволен нашими беседами об искусстве, и не только о живописи, но и о литературе и т. д.” 306В словах Левидовой заметно женское сожаление. Они с Муром прошли мимо друг друга. Правда, осенью Мур снова виделся с Майей, но не решился за ней ухаживать. К этому времени он оставил занятия живописью. Теперь он и подавно неинтересен Майе, считал Мур.

Судьбы Мура и Майи еще неожиданно соприкоснутся. В Ташкенте в 1942–1943-м Георгий подружится с Эдуардом Бабаевым, впоследствии – известным литературоведом и… будущим мужем Майи Левидовой.

Весной и летом 1940-го Мура волновали не одни лишь московские девушки, квартирные хлопоты и консультации художников. На его родине произошла настоящая катастрофа. “Все наши личные переживания и сражения, вся наша личная жизнь меркнут, теряют свое значение перед событиями, происходящими в области мировой политики и в области войны, на западе, за границей” 307, – запишет он на второй день оккупации Парижа германскими войсками.

Мур и прежде часто вспоминал Францию. 28 марта Цветаева привезла Муру (одолжила у Мули Гуревича) учебники французского языка за 6, 7 и 8 классы. Вряд ли Муру они были так уж нужны: он свободно говорил и писал по-французски. Но Мур был доволен: “Приятно читать опять по-французски – это замечательно красивый и элегантный язык”. 308Весной у Мура под рукой еще не было других французских книг. Одни книги были брошены на болшевской даче, другие застряли на таможне. Библиотека иностранной литературы была тогда далеко. Но как же тосковал Мур по французскому языку, если обрадовался даже учебнику!

Вообще-то он гнал от себя мысли о Франции, старался не жалеть о прошлом: “О Париже я не тоскую – раз тот Париж, который я знал, безвозвратно исчез – так оно и должно быть”. 309Нет большего критика отечества, чем недавний эмигрант. Он старается самого себя убедить, что решение принял правильное, что уехать надо было и пути назад нет. В этом и Мур, и Митя еще в апреле были согласны: “Франция, в сущности, кончилась с нашим отъездом оттуда. Действительно, вскоре после моего отъезда началась война, и всё остроумие, весь блеск, всё, что я так любил во Франции, абсолютно сошло на нет”. Они почему-то решили, будто там не выходит других книг, кроме военных, что кафе опустели, а Париж “потерял свой привлекательный облик всемирного культурного центра” 310.

Между прочим, всё было не так. Париж мало изменился за время “странной войны”, которую Франция в союзе с Англией вела против Германии. В театрах шли премьеры, газеты обсуждали крах очередного банка и дебаты в парламенте. Проститутки стояли на улицах с противогазами, но вскоре всем надоел этот маскарад и противогазы спрятали подальше. Парижане заклеивали бумагой оконные стёкла, чтобы не треснули от взрывной волны при бомбежке или артобстреле, но заботились больше о красоте, чем о безопасности. Это полтора года спустя в прифронтовой Москве и осажденном Ленинграде окна будут заклеивать крестообразной сеткой. Парижане же в 1940-м заклеивали их “затейливыми узорами”. Люди зарабатывали и проматывали деньги в ресторанах и кафе. Разве что весной начались некоторые “лишения”: в ресторанах можно было заказать только три блюда, из них лишь одно – мясное. 311На старинной и тихой Rue du Cherche-Midi , по которой гулял еще д’Артаньян, дремали “и антиквары, и весельчак-сапожник, и цветочница. Спали посетители «Курящей собаки». Спали коты. Редко проходили запоздалые пешеходы”. 312Морис Шевалье, самый популярный шансонье Франции, пел “Париж остается Парижем”.