Сергей Беляков - Парижские мальчики в сталинской Москве [litres]

Спасение Франции – в капитуляции. В национальных интересах французского народа – поскорее сдаться на милость победителей. Именно так смотрели на войну в самой Франции. Взгляд на оккупантов – вполне доброжелательный.

ИЗ ДНЕВНИКА СИМОНЫ ДЕ БОВУАР, 1 ИЮЛЯ 1940 ГОДА: Когда машина остановилась у моста, немецкий солдат бросил нам с грузовика плитку шоколада. Кое-кто весело болтает на обочине дороги с красивыми девушками. И водитель говорит мне: «Наверняка понаделают маленьких немцев!» Эту фразу я слышала десять раз, и никогда в ней не ощущалось осуждения. 334

Мур понимал, что Франции придется согласиться на условия победителей. Их требования он считал “справедливыми”. А особенной угрозы от немецкой оккупации Мур не ожидал. В общем, многие французы, современники Мура, думали приблизительно так же.

Симона де Бовуар вспоминала, как французские крестьяне, сначала напуганные рассказами о жестокостях оккупантов, быстро пришли в себя, вернулись в покинутые было дома. Снова заработали закрытые недавно кафе и рестораны: “Немцы не отрезали детям руки, они платили за напитки и за яйца, купленные на фермах, разговаривали вежливо…” 335

Немцы не были озлоблены на французов. Мол, вы не виноваты, что сражались против нас. Это вас евреи и англичане с толку сбили. И многие французы, разумеется, были рады обвинить во всех грехах именно англичан, а потом и евреев. Мура евреи не интересуют, но об англичанах он не преминул сказать пару теплых слов: “Больше всего меня бесит глупое, мерзкое и в то же время традиционное лицемерие англичан, которые втянули Францию в войну, минимально ей помогли, покинули ее армии в Дюнкерке, а теперь, видите ли, разрывают с французским правительством отношения, потому что Франция не может продолжать войну”. 336“Франция была вассалом, лакеем английского империализма” 337, пора наконец-то с этим покончить. Парижский мальчик убежден, что “Англия поплатится, и скоро, за все свои предательства”. 338

Англофобия была во Франции явлением обыкновенным, привычным. Образованные люди извлекали из исторической памяти “злобные призраки Питта и Пальмерстона”, хорошо знакомые и грамотному русскому англофобу. Простые крестьяне припоминали грубых английских солдат, от которых успели натерпеться за несколько месяцев войны: “Английский солдат (à la Киплинг) подчиняется приказам и хорошо сражается <���…>. Но он в то же время кутила и мародер” 339, – замечает Марк Блок. Этот французский историк симпатизировал англичанам, союзникам по борьбе с нацизмом, но и он считал, что англичане “на континенте” ведут себя просто вызывающе. У себя на родине британец законопослушен, но стоит ему пересечь Ла-Манш, как он начинает путать европейца “с «колониальным туземцем», человеком низшего сорта” 340. На такого неприятного союзника легче всего было свалить вину за позорное поражение. И французы летом 1940-го дали волю англофобии. Англичан обвиняли в том, что они втравили Францию в войну и недостаточно ей помогали. Обвиняли, впрочем, и собственное правительство. Таким образом, вину разделили между иностранцами (англичанами), евреями и политиками, уже потерявшими власть: “Эти покойники заслуживают лишь того, чтобы на их могилы была презрительно брошена горсть земли теми, кто поверил им, а затем обманулся”. 341

Юный Мур писал куда темпераментнее. Он тоже винил в поражениях правительство, что вовлекло Францию в ненужную войну, и негодовал на премьер-министра Поля Рейно, который хотел продолжать борьбу: “Преступное правительство Рейно, эта банда идиотов, решили продолжать войну. Чтобы спасти Францию от полного разорения и разгрома, нужно сейчас же было заключить мир с Германией, а эти сволочи Рейно и Кº решили жертвовать французской армией… для чего? Всё равно Франция проиграла войну”. 342

В отличие от Марка Блока, участника Сопротивления, Мур рассуждает как настоящий французский пораженец и коллаборационист.

15 июня президент Франции Лебрен назначил премьер-министром 84-летнего маршала Филиппа Петена [38] Петен еще с 18 мая был заместителем у премьера Рейно. , героя Первой мировой войны. Но не в силах маршала было остановить наступление немцев и воодушевить французов на борьбу. Германские войска уже готовились форсировать Луару и прорваться на юг Франции. Петен запросил мира. “Бесспорно, Пэтен прав. Это старый маршал, всеми уважаемый во Франции”, – записывал Георгий Эфрон в московской квартире. В этот день, 25 июня 1940-го, Мур ничего не пишет даже об арестованном отце, о сестре. Не обращает внимания на Марину Ивановну. Не вспоминает ни своих девушек, ни Мулю, ни даже Митю. Единственное упоминание о нефранцузской жизни – запись о походе в библиотеку иностранной литературы, где Мур читал французские журналы, а также “декадентскую и идиотскую книгу Кокто «Les enfants terribles» ” (“Ужасные дети”). И это чтение снова возвращает его к французской катастрофе. У Франции нет идеала, она ни во что не верит. Это глубокий моральный упадок, из которого Францию спасет коммунистическая партия. В этих записях видна не только вера Мура в коммунизм, но и его безграничная любовь к родине. Разумеется, к Франции, а не к России.

10 июля 1940 года Национальное собрание Франции провозгласило Петена главой французского государства. Третья республика фактически прекратила свое существование. Петен уверял французов, что честь Франции не запятнана, что французы сражались хорошо, но в интересах Франции войну прекратить. Мур не только с ним соглашался, но переписывал в дневник целые фрагменты из речей Петена: “Мы понимаем скорбь Черчилля. Черчилль беспокоится об интересах Англии. Он исходит из этих интересов, а не из интересов Франции, честь которой не поколеблена. Наш флаг не запятнан. Наша армия сражалась мужественно и лояльно. Недостаток оружия и численное превосходство противника заставили нас просить о прекращении войны. Ничто не может разделить нашу страну в момент ее страданий. Франция не щадила ни своих сил, ни своей крови”. 343344

В 1945 году Петена будут судить за измену. Но в 1940-м изменниками считались как раз его враги. 17 июня бригадный генерал Шарль де Голль улетел в Лондон, а 18-го уже обратился с исторической речью к французскому народу: “Франция проиграла сражение, но она не проиграла войну! Ничего не потеряно, потому что эта война – мировая. Настанет день, когда Франция вернет себе свободу и величие…” [39] Из листовки “Свободной Франции”, июнь 1940 года. Де Голль призывал к борьбе. В Лондоне он уже создавал свой комитет “Свободная Франция”, что станет основой для возрождения независимого и свободного от нацизма французского государства. Сейчас речь 18 июня почитается как историческое событие, во многих французских городах есть улицы имени 18 июня. Но в 1940-м всё было иначе. Де Голля поддерживала лишь кучка французских патриотов в стране и за ее пределами. Мур с презрением говорит о них как о “французских кретинах”, что создали в Лондоне свой “«марионеточный комитет» во главе с разжалованным дураком де Голлем”. Дурацкая бутафория, “которая всё равно ни к чему не приведет”. Так Мур оценивал перспективы де Голля и его соратников.