Александр Сенкевич - Венедикт Ерофеев: Человек нездешний

11 апреля — ну вот и снова возрождён. Чистый четверг. Мне передают стержни. И — набело следующие 4 страницы 5-го акта. Холода и никаких прогулок. Вечером — весёлая встреча с Г[алиной] Нос[овой]. Отдаю ей написанное. Появляется Лён, дивится нашему мажору и утраивает его. Превосходно.

12 апреля — Страстная пятница. Ещё холоднее и снег за окном. Снова никаких прогулок. Короткий приход Нос[овой] — отдаю ей четыре страницы (9—12) 5-го акта. Нос[ова] в восторге. А у меня временная апатия, но продолжаю 5-й акт.

13 апреля — уже и солнце, но около нуля градусов. К приходу гостей готовлю очередные (13—15) страницы 5-го акта. Носова. Потом — Ирина Л. (отдалённо). Потом Тим. Потом — Л. Майкова. Все с приношениями и довольно оживлённо. Вечер — даю себе отдых от трагедии: “Контин.”, телевизор, грустно относительно Ир. Л.

14 апреля — Пасха. Прекращение ночных морозов. И деловое расположение духа. Прогулки запрещены, но при вытаскивании мусора, под солнцем всё-таки звоню Ю[лии] Р[уновой] (не видел с 14 февраля, не звонил с 28 марта). “Когда к тебе можно заехать?” — Р[унова] о занятости, перегруженности, о гостях, как всегда. Я — о своём житье вне Москвы и о писанине. “Ну, до свидания”. Она: “...Почему так спешно?” — “Да уж так. До свидания”. Кладу трубку. Весь день, отложив финал 5-го, сижу над 3-м актом. В один день весь его реконструирую, набело переписываю, все 14 страниц. Отлично.

15 апреля — снова процедуры, работы в реанимации. В 2 часа — Нос[ова]. Отдаю ей весь вчера написанный нахрапом 3-й акт. Нос[ова] в восторге: итак, остаётся только самый конец 5-го акта. Предисловие — посвящение. Вечером гости — Нос[ова] со своей Ольгой, Ольга с шоколадом, Нос[ова] к Мур[авьёву] с материалами. Чуть позже — ещё гость, через окошко — Мельник[ов] (Николай Болдырев, сын С. А. Мельниковой. Ерофеев называл его Мельниковым по фамилии матери. — А. С.).

16 апреля — и заканчиваю трагедию. В полдень довершаю последние две страницы (22—23). Свобода. Добавляю “Крохотное послесловие”. За окном — дожди, я удовлетворён и спокоен. Ванная, прогулка под дождями. Проходящий незнакомый врач просит “Петушки”. “Вашу книгу так рекламируют, что...»” Обещаю. Вечером гости. Нос[ова] и Некрасова. Чрезвычайно весело, если б не затюканная Некрасова (Алёна Некрасова, приятельница Галины Носовой. — А. С.). Вручаю Нос[овой] последние 5 страниц последнего 5-го акта. Нос[ова] окончательно в восторге и опять от меня едет к Муру (Владимиру Муравьёву. — А. С). Ещё запоздалые гости: Коля Мельник[ов], Черных (Валерия Черных, жена Николая Болдырева-Мельникова. — А. С. ), Саша с рыжей бородой и в коляске почти 2-х месячный Кирилл. Чертовски весело у входа в отделение: о предстоящих крестинах, об о. Варсонофии, о законченной сегодня драме и пр.» 18.

Пьеса была закончена. Думать о её постановке в Москве или в каком-нибудь другом городе Советского Союза в 1985 году представлялось бредом сумасшедшего.

Разве Венедикт Ерофеев мог бы тогда представить, что в СССР появился облачённый властью человек, понявший простую истину: невозможно насилием улучшить жизнь людей. 11 марта 1985 года генеральным секретарём ЦК КПСС стал Михаил Сергеевич Горбачёв.

За год перед смертью Венедикта Ерофеева в апрельском номере журнала «Театр» появилось коротенькое с ним интервью за подписью Владимира Ломазова. Беседа с писателем проходила на кухне квартиры на тринадцатом этаже в доме-башне на улице Флотской. Помимо интервьюера присутствовали поэт Генрих Сапгир, Галина Носова, жена Ерофеева, и ещё одна, не названная в публикации женщина. Владимир Ломазов так описал своего собеседника: «Он сед — густые седые волосы, косой пробор мальчишки. Веня с марлечкой на кадыке, дрожащей от ветерка-дыхания. Весёлый и мужественный человек редкого достоинства» 1.

Венедикт Ерофеев в который раз повторил полуправдивые истории о его семье, в которых изложение событий её жизни происходило в явно ёрнической манере. Нельзя сказать, что он всегда напропалую врал. Большей частью немного привирал, говоря: «Я так просто не могу — мне ведь надо с в...бонами». Якобы его отец и мать познакомились на строительстве железной дороги из Питера в Мурманск, «после сдачи дороги в эксплуатацию его отец остался на ней и дослужился до должности начальника станций Полярный Круг и Кандалакшская Губа. В должности начальника станции Василий Ерофеев очутился на временно оккупированной территории (сперва немцами, а после финнами), а по окончании войны скоренько угодил в лагерь, где провёл восемь лет и был выпущен в 1954 году с полной реабилитацией и прожил после этого ещё два года» 2.

Читатель этой книги уже знает, что произошло на самом деле с каждым из членов семьи писателя. Так зачем он, избегающий в жизни вранья, воспользовался им во время своего писательского триумфа? По-видимому, Венедикту Ерофееву было трудно логически объяснить те удары судьбы, которые неожиданно обрушились на его близких и на него самого. Настолько они оставались для него невероятными, бредовыми. Он в данном случае принимал во внимание опыт чтимого им Иоганна Вольфганга Гёте, сказавшего: «Ошибка лежит на поверхности, и её замечаешь сразу, а истина скрыта в глубине, и не всякий может её отыскать».

Объясняя, что сделала власть большевиков с его семьёй, Венедикт Ерофеев пошёл по накатанной схеме: арест по наговору, скорый суд, приговор, заключение в исправительно-трудовой лагерь, восстановление справедливости через акт реабилитации. Так выглядело куда короче и убедительнее, чем долгие и путаные речи. Тем более что реабилитация отца Венедикта Ерофеева ещё не произошла, а состоялась через год, за несколько дней до его смерти.

Во всём остальном, рассказывая Владимиру Ломазову о своей жизни, он старался держаться истины. Помнил, что говорил Зигмунд Фрейд: «Истица сделает вас свободными».

Среди многих тем беседы Венедикт Ерофеев вспомнил обстоятельства, предшествующие его работе над написанием пьесы «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора». Вот что он рассказал: «...в канун 1985 года сестра (Тамара Васильевна Гущина. — А. С.) подарила мне Корнеля и Расина. Прочёл и был взбудоражен принципами классицизма и удивлялся, что у Корнеля и Расина не над чем смеяться. Решил: отчего бы не написать классическую пьесу, только сделать очень смешно и в финале героев ухайдохать, а подонков оставить — это понятно нашему человеку. И написал. А стихи, вошедшие в пьесу, у меня были. Я писал их давно, как пародии на Некрасова» 3.

Как известно, французы Пьер Корнель [382]и Жан Расин [383]были выдающимися драматургами, представителями классицизма (от лат. classicus — образцовый), ставшего к середине XVII века господствующим направлением в искусстве. Нормы его художественного метода и стиля восходят к античным образцам. Общие эстетические принципы античной драматургии были изложены Аристотелем [384]и Горацием [385]. Согласно Аристотелю, в каждой должно быть шесть частей: фабула, речь, мысль, зрелище и музыкальная часть.