Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

В Соколовке всего тридцать дворов, не считая сельсовета и школы, двух кирпично-дощатых домов казенного вида, которые как бы вышли погулять через речку за деревню, чтобы полюбоваться на нее со стороны. Избы все срублены из тщательно пригнанных бревен, в каждой избе — русская печь с лежанкой…

В течение всего времени проживания в Соколовке, в голоде, холоде и недетских заботах, вытопленная русская печка была отрадой и утешительницей. Тепло ее приглушало настырные позывы голода, убаюкивало в липком забытьи, уносило в зыбкий туман грез и мечтаний, туда, где сладко пахло наваристыми щами и где ломтями резали запашистый хлеб…

«Жрать хочу, не знаю ка-ак! Умира-а-аю!» — громко скулил младший хозяйский сын Славка. «Ща мать придет, затирухи сготовит! — успокаивал его желтоглазый подросток Горка и, зыркнув на меня, добавлял: Только Эльке, мотри, ниче не давай!»

Однако это было уже много-много позже, когда в Соколовке опустели все землянки и блиндажи и перестала сладко дымить военная кухня. А тогда Соколовка была глубоким тылом, и осень сорок первого там отмечала себя богатым урожаем проса, а также бахчевых и поливных овощей… К тому же мы, семья геологической экспедиции, получали паек — хлеб, сахар и другие продукты, которых деревенским не полагалось…

Первого сентября Мама проводила меня в школу, большой кирпичный дом, разделенный узким коридором на две не совсем равные половинки. В одной из них, большей, была просторная классная комната с огромной классной доской, учительским столом и двумя рядами парт. В другой, с красным флагом во всю стену — пионерская комната. А в конце коридора была дверь в учительскую, которая одновременно была и жилой комнатой для самой учительницы, единственного педагога этой школы.

В первом классе нас было двое, я и Васька Василичев. Во втором классе — четверо, и в их числе моя подружка Надя. В третьем за тремя партами — пятеро. А парты второго ряда все были заняты учениками четвертого класса. Многие из них были второгодниками, а некоторые и по третьему году сидели. Среди учеников четвертого класса был старший сын наших хозяев, Горка. В классе был он выше всех ростом, рыжий, с конопушками и плохо выговаривал букву «Р».

В школе все классы обучались одновременно. Первым делом учительница давала задание ученикам двух первых классов. Помню, мы с Васей должны были в тетрадке по чистописанию написать какие-то слова и буквы. У нас на двоих была одна чернильница, в которую мы макали свои перья. Чернила на перышке не удерживались, и в тетрадке появлялись жирные кляксы… Все это чистописание казалось мне очень скучным. Куда интереснее было вместе с четвертым классом смотреть по карте нашу огромную замечательную страну с ее морями и реками…

— Какая из наших рек самая большая? — спрашивала Александра Матвеевна ребят 4-го класса.

— Волга! — ответил кто-то из старшеклассников.

— Нет, кто еще скажет?

— Днепр!

— Енисей…

— Амур!

— Нет и нет. Так кто же скажет?

— Обь! Обь! — выкрикнули мы оба с Васей.

— Правильно. Обь! Только вас это не касается, — заметила нам учительница, — у вас чистописание. — И стала стыдить ребят из четвертого класса: не знают географию…

А на перемене Горка и еще один переросток ухватили меня и Васю и стали нас лбами друг о друга стукать, и с каждым разом повторяли: «Обь! Обь! Обь!..» Ужасно было обидно, да и больно. Немного, потому что мы оба упирались.

Соколовка все больше заполнялась военными, техникой. В самой деревне, в избах стояли только врачи и девчата из медсанбата. В бывшем деревенском клубе расположился госпиталь. А в перелесках сплошь были землянки, блиндажи, окопы и сладко дымила полевая кухня, где нас, ребятишек, неплохо подкармливали.

И все шли и шли через Соколовку беженцы. И гнали скот к переправе, которая была совсем недалеко от деревни. Лишь узкая гряда невысоких холмов отделяла нас от Волги. Животные, были это не только коровы, лошади, овцы, но и верблюды, зебры, бизоны, — стояли порой по нескольку дней в специальных загонах за деревней, ожидая переправы…

А маму с ее геологической партией срочно отозвали в Магнитогорск, было сказано, что на три месяца. Но приехать ей за нами не удалось: к Сталинграду придвинулись полчища немцев и никого к нам не пускали… Тоже и мы не могли уехать за Волгу на восток. Эвакуироваться нам не разрешали, как и всем местным. А на левый берег переправляли только раненых и беженцев с Украины.

Помню, стояли погожие августовские дни. С бахчей в ребристых арбах, запряженных рогастыми серыми волами, свозили урожай. Были на арбе и наши с бабушкой тыквы, которые весной сажала еще не уехавшая тогда моя мама: им, геологам, колхоз тоже выделил сколько-то земли. Ну а сгрузили все в теплый сарай рядом с хлевом и в горнице.

Шла последняя неделя августа. Бабушка разрешала играть на улице сколько хочу, потому что через пару дней каникулы закончатся и я пойду в школу во второй класс. Вдруг мы услышали далекое тяжелое уханье. Голубое небо к югу от нас стало заволакивать чернотой, сквозь которую прорывались красные языки пламени. Уханье не прекращалось весь день, и казалось, дрожит земля. А когда стемнело, зарево разлилось по всему южному горизонту. Бомбили Сталинград.

Сталинград. Первые налеты фашистской авиации (фото из интернета)

Соколовка притихла. Не слышно стало расквартированных по избам бедовых медсанбатовских девчат. А красноармейцы все стянулись в глубокую, поросшую терновником и дикими грушами балку, по дну которой шла утоптанная тропа, которая потом поднималась на лысый, белесый от полыни холм и круто опускалась к Волге. Раньше, когда еще балка не была перерыта окопами и до краев заполнена военной техникой, блиндажами и палатками, мы, дети, бегали смотреть с холма на Волгу. Противоположный левый берег был еле заметен. В сизом мареве виднелся прильнувший к земле город Николаев. Туда паромы с нашего, правого берега доставляли беженцев, раненых, скот. Вскоре, однако, когда начались налеты ухающих немецких бомбардировщиков, красиво-раздольный волжский пейзаж превратился в ад. Разбомбили нефтебазу. Нефть вылилась в реку. Огонь и чернущий чад над ним плыл и плыл по Волге к самому Сталинграду, где и без того все рвалось и горело, унося тысячи жизней таких же, как мы, детей, а также их мам, бабушек и дедушек…

Жители Сталинграда везут на велосипедах свои вещи, покидая город, 1942 г. (фото из интернета)

А зарево и в последующие дни то чуть стягивалось к самому горизонту, то снова поднималось, охватывая чуть ли ни треть неба… Не угасало многие дни и недели, даже месяцы… Там все рвалось и горело. Там был Сталинград. До нас доходил глухой гул того сражения…