Павел Паныч - Оставь надежду всяк сюда входящий

— Да. Это также поддержка воровских традиций.

— Мне бы хотелось для себя еще одну деталь уточнить: а вы хоть раз в своей жизни помогли хоть одному человеку?

— Это ты у нас, видите ли, Деточкин, строишь из себя гуманитарную помощь. Чего ты на свободе не занимался своей гуманитарной помощью, а то как сядете в тюрьму, так и начинаете святого из себя строить.

— А вы, наверное, знаете, что я делал на свободе?

— Что мне нужно, я все знаю! — уже с криком начал отвечать он.

— Я так понимаю, что меня сюда направили не отбывать меру наказания, а прислали для сведения счетов. Если вы меня обвиняете в поддержке воровских традиций, то пусть это будет так. Но я никогда в жизни не буду поддерживать ваши традиции, а это значит, воровать изо рта детей. И на данный момент не вы будете меня исправлять, потому что, если начать жить так, как вы живете, это хуже, чем не жить вообще.

После этого разговора я понял, что надо ждать беды, и по-другому быть не может. Осталось еще четыре года впереди, хватит ли меня?! Нужно снова готовиться к карцеру, ПКТ, ДПК и к очередным козням. Как я уже устал от всего этого, сколько пришлось отсидеть карцеров, ПКТ, ДПК, и за что?!

Но самое обидное то, что практически прессуют меня за то, что должны делать сами наши власти. Им за это деньги платят, они пользуются государственными льготами. Напрашивается вопрос: за что их содержат налогоплательщики — за то, чтобы они убивали в людях человечность?

С первой же минуты начались фабрикации нарушений, начиная с этапного отделения. Все мои объяснительные, которые я писал, просто не прикладывались к делу, все мои обращения в прокуратуру, Департамент Украины по исполнению наказания, Уполномоченному по правам человека просто не отправлялись. Встречаться с адвокатом конфиденциально — такая возможность в учреждении отсутствует. А фактически, созданы все условия для того, чтобы любого человека запрессовать, и находясь здесь, уже рассчитывать на чью-либо помощь просто нельзя.

Я хорошо понимал, что меня ожидает впереди долгий и тернистый путь, а значит, нужно настраиваться на худшее, потому что от лучшего хуже не бывает.

Меня поместили в ДПК, где были подсажены свои информаторы и один психически больной. Ну, для меня все эти вещи понятны: психически больной — это провокация, а информатор находится для того, чтобы сразу донести, если я хоть как-то негативно отреагирую на психически больного. Представьте себе, что встаете вы утром, пытаетесь надеть свою обувь, а она намазана вся внутри жидким мылом. Конечно понятно, что мыло туда залил местный дурачок, и естественно, какая должна быть реакция у нормального человека? Но мне приходилось улыбаться на подобные провокации, потому что по сравнению с теми провокациями, которые были на двадцать пятой, все это было смешно.

— Ванька, — так было звать дурачка, — это ты налил мыла в туфли, шалун такой? А зачем ты мыла налил мне в туфли?

— Чтобы я постирал, а ты сигарет дал мне.

— Ну, Ваня, давай в дальнейшем договоримся так: я буду тебе сигареты давать, лишь бы ты не лил мне мыло в туфли.

На следующий день Ванька по доброте душевной подарил мне настенную картинку, склеенную из разных вырезок из журналов. Конечно, такой подарок очень трудно было мне не оценить, только вешать его над своей кроватью было опасно, потому что если бы представители администрации увидели такой пейзаж, да еще висящий над моей кроватью, то это могло послужить поводом для отправки меня в психиатрическую больницу.

— Ванька, такой шикарный подарок я не могу от тебя принять, ты сохрани его лучше. Потом освободишься, найдешь Малевича, ему подаришь. Я уверен, что он от твоего таланта прослезится.

Самое страшное в этом всем, что дурак, находясь с умным в одной камере, умным не станет. Ну, а что может произойти с умным, не отразится ли дурак на нем?

Но как выяснилось потом, в данное учреждение, в основном, направляют отбывать осужденных, которые насиловали детей, убивали с особой жестокостью. Конечно, не все такие, но преимущественно были такие, а это о чем говорило? Если человек изнасиловал маленького ребенка и убил, то это говорит, что у него нет человеческого достоинства, не существует ни одной моральной ценности. Естественно, такие не только состоят в штате администрации как информаторы, но они с большим удовольствием оговорят кого угодно, если это понадобится администрации. Эта категория осужденных, как правило, содержится в основном на открытом режиме бескамерного типа. Они если и нарушают режим, то на это администрация закрывает глаза, потому что они информаторы и проблем не создают для них.

Но больше всего мне не нравилось то, что эти их информаторы насиловали и убивали детей, и они не представляют такой опасности, как представляю я, тот, который детям помогал.

Следующий момент, который так же немаловажен, — когда подобное животное сажают к тебе в камеру, то ты должен с ним сидеть, нравится тебе или не нравится. Администрация имеет полное право переводить кого хочет куда хочет, и разрешения на это ей ни у кого спрашивать не нужно. Но стоит мне выразить свое недовольство, то это лишь усиливало аппетит администрации посадить таких ко мне в камеру побольше. А если говорить прямо, то это умышленно сажают подобных осужденных для того, чтобы создать конфликт, и когда конфликт произойдет, то администрация однозначно сделает тебя виновным и инициатором конфликта.

Но время шло, на мои обращения относительно заранее предвзятого отношения, которые были мной написаны, никакой реакции не было, потому что они никуда не отправлялись. Я решил повторно написать еще другие обращения и обращение на имя Президента Украины относительно несоблюдения моих конституционных прав, гарантом которых является Президент. Ко всему этому я еще объявил голодовку до тех пор, пока не получу уведомление о получении моих обращений.

На следующий день меня вызвали в дежурную часть около семи утра, откуда меня отвели в помещение карцеров, где я стоял до одиннадцати утра с руками на стене и ноги на ширине плеч. Примерно в двенадцатом часу пришел ко мне дежурный и огласил мне 15 суток карцера за якобы найденные лезвия открытого типа.

Конечно, я вызывал прокурора, писал ему обращения, но они не то что даже уже никуда не отправлялись, их даже рвали на моих глазах. Но это была лишь часть плана относительно меня. Через два дня открылась дверь карцера, где я находился, и меня вывели и завели в комнату, где уже находилось человек восемь младших инспекторов, один из которых со словами «кого ты обзывал сукой?» ударил меня кулаком по лицу. А дальше, есть ли смысл писать дальше? Свалили на пол, начали избивать ногами, применили наручники туго зажатыми на руках. А от ударов дубинок вся задница до самых колен была черной.