Коллектив авторов - Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик [litres]

И лишь спустя 10 лет (с 1845 г.) Чихачев станет помещать статьи в «Земледельческой газете», «Владимирских губернских ведомостях» и «Владимирских епархиальных ведомостях» [1053]. Им будет свойственен тон непринужденного общения с читателями, который был принят в «Северной пчеле». Сам Чихачев так охарактеризовал свою манеру: «Не нужно классиков и авторитета, чтобы понять речь, идущую от души. ‹…› Говорю просто, безыскусственно, что на душе и на сердце имею» [1054]; «…в простоте чувства, но чувства теплого, все желаемое и ощущаемое выразится сильнее и яснее, нежели слогом высоким, витиеватым, с претензиями на ученость» [1055]. К этому он призывал и других корреспондентов: «Будем же плодить, разнообразить, как будто лично беседуем» [1056].

Булгарин был любезен своим почитателям тем, что держался с ними «на дружеской ноге». В дневниках и переписке помещики часто именуют его (единственного из литераторов) другом.

«Булгарин меня тешит, и я в ознаменование моего совершенного к нему благоволения дарю ему прозвище Моя утеха, жалую его преимуществом быть мною читанным всегда прежде других статей, – писал Чихачев шурину. – И когда ты, Яков, подаришь меня его портретом, то поставлю в самом любимейшем месте, чтобы чаще смотреть на него, чтобы чаще любоваться им» (Д. 57. Л. 3). Булгарин – единственный литератор, чьим изображением Чихачев мечтал украсить свой дом. Он изъявлял это желание неоднократно: «Да я бы уж вот скуп на деньги, скуп, а за хороший похожий портрет его синей бумаги (пятирублевой ассигнации. – Т. Г. ), право бы, не пожалел! Ведь он моя потеха! Ягода! Ей-же-ей» (Д. 58. Л. 104 об.); «Как только увижу в продаже его портрет, непременно выпишу» (Там же. Л. 179 об.). И это лишь одно из проявлений интереса и симпатии к Булгарину как к человеку, а не только как к писателю.

Надо сказать, что авторы книг, как правило, не вызывали у ковровских помещиков особого любопытства, они даже их фамилии указывали далеко не всегда. Примечательная деталь – в каталоге берёзовикской библиотеки книги располагались по алфавиту заглавий, а не авторов. А вот о личности Булгарина Чихачев составил отчетливое представление: «Мой милый, мой добрый, мой умный, деликатный, смышленый, разнообразный, аккуратный, светский, ловкий, деятельный, солидный, благонамеренный, примерный Фаддей Венедиктович Булгарин. Ах, что это за Булгарин!» (Там же. Л. 104 об.).

Мнение провинциального читателя о Булгарине резко отличалось от его репутации в литературной среде [1057]. Черты морального облика и факты биографии, делавшие его одиозной фигурой в литературных кругах, не были известны Чихачеву. В сельскую глушь не доходили ни злые эпиграммы на Видока Фиглярина, ни компрометирующие его слухи. Не попадали туда «Телескоп» и «Литературная газета» с антибулгаринскими памфлетами. Чихачев судил о Булгарине исключительно по его художественным, публицистическим, литературно-критическим текстам, в которых тот представлял себя добропорядочным гражданином, обожаемым публикой писателем и преуспевающим издателем.

Позже дорожаевский барин укрепился в своих симпатиях к Булгарину, познакомившись с его «Воспоминаниями» (СПб., 1846–1849). А затем отправил книгу Н. Я. Черепанову в село Вильцово Суздальского уезда. Тот принял мемуары «любимого автора» с благодарностью, хотя уже их «читал в “Библиотеке для чтения” [1058] – брал у г-на Секерина» (Д. 99. Л. 80 об.).

В окружении Чихачева были люди, лично знакомые с Булгариным, и они давали о нем самые лестные отзывы. Так, помещик Мстиславского уезда Могилевской губернии И. И. Сердюков в письме к Чихачеву с благодарностью вспоминал о доброте и отзывчивости Булгарина, который содействовал ему в поступлении на службу: «В бытность мою в столице Ф. В. Булгарин, с которым я прежде всех встретился, бросил меня в рекомендацию к директору Хозяйственного департамента Министерства государственных имуществ Алексею Ираклиевичу Левшину» (Д. 99. Л. 193) [1059].

Дорожаевский барин обрел в Фаддее Венедиктовиче родственную душу и приятного собеседника, с которым можно потолковать накоротке. Булгарин «мастерски создавал ощущение живой, непосредственной беседы, доверительной и немного ироничной», используя, в частности, такой прием, как «диалог автора-повествователя и вводимого в текст читателя» [1060]. Чихачев, в свою очередь, «ввел» Булгарина в свой дом, сделал свидетелем и соучастником своих повседневных занятий, вступал с ним в воображаемые разговоры. В качестве примера – бытовая сценка:

Жена : Наколотого сахару, Андрей Иванович, нет. Ты бы наколол.

Я : Помилуй, матушка, что сказал бы Булгарин, ежели бы застал меня в этом упражнении?

Жена : Право, нет колотого.

Я : Верю, но Булгарин…

Жена : Ты все шутишь. Пожалуйста, наколи.

Я : Почему же не камер-юнкера, Генриэта, Амалия, Луиза, Дорофея, Роза, Елеонора?

Жена : Ты знаешь, я люблю опрятность.

Я : А! Резон! Изволь! И ежели Фаддей Венедиктович застал бы меня, достаточная причина уже, чтобы он не почел меня ридикюлем.

Итак, в 40 минут 6-го я начал сражаться с выварками из тростника, и ровно через 50 минут вторично умыл руки. Тут отретировался я в свой будуар: запах показался не забавен – две трубки залпом, и за Фаддея Венедиктовича (Д. 57. Л. 74 об. – 75).

Как видим, в жизни провинциальных любителей словесности Булгарин играл гораздо более важную роль, чем та, которую он сам себе определил, – роль покорного слуги. Он стал для них поставщиком занимательного и полезного чтения, наставником, просветителем, побудителем к творчеству и, наконец, добрым приятелем.

Третий роман Ф. В. Булгарина «Петр Иванович Выжигин», вышедший в 1831 г., был посвящен ключевому событию недавней русской истории – Отечественной войне 1812 г. Это был первый русский роман, в котором подробно описывалась реакция русского общества на события этой войны. В тексте Булгарина, во многом обделенном вниманием исследователей, нас интересуют не столько его стилистические и жанровые черты, сколько его идеологическая природа и восприятие ее русской публикой [1061].

Интерпретация особой идейной структуры булгаринского произведения подразумевает рассмотрение различных аспектов историко-литературного контекста, в который встраивается роман.

В последнее десятилетие царствования Александра I – как в процессе официальных торжеств, так и в историографии – власти оставляли войну 1812 г. в тени, предпочитая чествовать успешные заграничные походы 1813–1814 гг. [1062]В этот период национальное и патриотическое значение 1812 г. оказалось использовано в идеологических целях прежде всего различными представителями националистической оппозиции (от Шишкова и Карамзина до будущих декабристов), а не самим монархом [1063]. Ситуация резко меняется при Николае I, когда новые идеологические вызовы, возникшие после декабристского бунта, подтолкнули императора к оперативной актуализации символических смыслов и риторики 1812 г. Уже в своих первых манифестах, посвященных восстанию декабристов (от 20 декабря 1825 г. и 13 июля 1826 г.), Николай вводит в оборот и переосмысляет различные идеи, восходящие к текстам идеологов национально-консервативной оппозиции, в первую очередь тезис о надсословном единстве в России [1064]. С 1826 г. к внутренним проблемам добавились внешнеполитические конфликты, что все больше побуждало царя дать мифологии 1812 г. новую жизнь. Враждебные отношения с буржуазным режимом Луи-Филиппа, возникшим в результате Июльской революции, угрозы Франции, обращенные к России, поддержать Польское восстание 1830–1831 гг. и, в особенности, необходимость большей внутренней сплоченности подтолкнули власть к тому, чтобы на полную мощность использовать идеологические смыслы войны 1812 г. [1065]Потребность в разработке государственной идеологии, способной объединить различные социальные группы, часто преследовавшие противоположные интересы, заставила правительство пересмотреть символические и культурные ценности, связанные с 1812 г. Все десятилетие оказалось насыщено официальными театрализованными постановками, которым монархия придавала большое значение: от открытия Александровской колонны в Петербурге в 1834 г. до больших бородинских маневров, приуроченных к четвертьвековой годовщине сражения в 1837 г.