Захар Прилепин - Родная речь, или Не последний русский. Захар Прилепин: комментарии и наблюдения

В отличие от подавляющего большинства книг о протесте и несовершенстве либеральных ценностей, рассчитанных лишь на «свой» — молодёжный и заранее разгневанный — контингент, книга Прилепина адресована гораздо более широкой группе читателей. Сживаясь с Санькой, членом революционной партии, читатель-либерал или читатель-консерватор и, уж конечно же, читатель-не-определившийся неожиданно оказывается в ситуации, где он сочувствует идейному противнику, по крайней мере, человеку, увидав которого на улице, в деле, в момент сожжения Макдональдса, вызвал бы милицию. Ему — бунтовщику — и вместе с тем его брошенной ради революционной борьбы матери. И либералу Безлётову, верному, дружелюбному, со своей правдой.

Автор далёк от того, чтоб ограничиваться описаниями достоинств «левых» и никчёмности «правых». Будь так, наверное, сочувствовать главному герою оказалось бы проблематично. Но нет: то тут, то там проскальзывают фразы, не то, чтоб близкие к унизительному психоанализу, но как бы раздевающие и идеологию героя, и её основы: «Саша делал своё дело, отгоняя иные чувства, помимо желания разбить и сломать как можно больше»; «На самом деле это никогда и не было политикой»; «Мы — безотцовщина в поисках того, кому мы нужны как сыновья».

Теперь оппонент с торжествующим видом не сможет уличить Саньку в том, что его политика — не политика, а все устремления товарищей — на самом деле из-за семейных проблем. И правильно: какие-либо убеждения не умаляет то, что они происходят из проблем, как не принижает воду то, что она — всего лишь кислород плюс водород. Зато взгляд на героя без превознесения делает его живей в глазах читателя.

На фоне массы книг под маркой «контркультура», «неформат», «альтернатива» и тому подобное, которые, как правило, являют собой смесь чернухи и порнухи, где умный читатель должен разглядеть очередное обличение жупела «потребительского общества», роман «Санькя» представляет собою отличное и исключительное свидетельство того, что Революция с Литературой — совместимы.

Надежда Горлова

поэт, прозаик, журналист [ «Литературная газета», 17.05.2006]

Автор никак не декларирует своего отношения к «союзникам», он просто описывает их максимально правдиво. В романе — умирающая деревня с пронзительным монологом бабушки, пережившей своих детей, умерших от пьянства:

«Сяду у окна и сижу, сижу. Думаю, кто бы мне сказал: иди тысячу дён, босиком, в любую зиму, чтобы сыночков увидеть своих, — и я бы пошла. Ништо не говорить, не трогать, просто увидеть, как дышат… И что теперь — легли все и лежат. Никуда больше не встанут, водки не выпьют, никуда не поедут, слово никому не скажут. Напились. Мы с дедом думали — ляжем рядом с младшим сыночком, а Колькя и Васькя в наши могилки улеглися. Нам и лечь теперь негде».

Страшные зимние похороны отца, бессистемный, но всегда отчаянный и агрессивный протест, «крысиный король» — сросшиеся клубком крысы — как символ коррумпированной, застывшей власти и ощущение, что Россия погибла, — но это не значит, что за неё не надо больше умирать. Неслучайно роман назван именем в той форме, в какой звучит оно в устах бабушки главного героя. Он так и не «вышел» из народа, не оторвался от земли, от настоящей России, которую таковой считать не хотел, взыскуя чего-то иного. Чего — не знал сам. Но в минуту смертельной опасности бежал в «свою деревню». И даже незнакомая деревня оказывалась своей.

Хороший, образный язык: «Самогон туманился, хлеб спокойно темнел, суровый. Хлеб всегда самый суровый на столе, знает себе цену».

Настоящая русская литература, едва ли не впервые в XXI веке серьёзно, не по касательной, не свысока, не иносказательно и не иронично затронувшая российскую современность.

Проходить мимо «Саньки» не рекомендуется.

Кирилл Решетников

поэт, журналист [ «Газета», 02.10.2007]

Выбор, сделанный жюри, вполне тянет на небольшую сенсацию. Николаю Верёвочкину и Роберту Палю, а также маститому Борису Евсееву арбитры «Ясной Поляны» предпочли 32-летнего национал-большевика и участника чеченской войны Захара Прилепина.

Его эпос о современных русских революционерах, в 2006 году побывавший в коротком списке «Букера», и сделал Прилепина лауреатом самой консервативной из крупных литературных премий.

Захар

Людям всегда нужно прицепить какой-то ярлык. Есть внутренняя задача — преодолевать эти вещи. Вы думаете, что я экстремист, — а я могу написать хороший текст.

Андрей Степанов

писатель [ «Прочтение», 13.11.2007]

Стало ясно: в России есть писатель, который устраивает абсолютно всех.

Но если книга принимается всеми, то в ней должно быть что-то большее, чем герой, пафос, бытописание или навязчивая символика. Должно найтись нечто, что пробуждает в читателе инстинктивное приятие, выключает сознание в процессе чтения — с тем, чтобы, очнувшись, читатель принялся выдумывать рациональные причины, почему текст так понравился.

Для того, чтобы ухватить это нечто, сопоставим «раннего» и «позднего» Прилепина. В дебютном романе «Патологии» герой-контрактник совсем не думает своей «бритой в области черепа головой», за что он ей рискует. Мысли заменяет сентиментальность (убив десять человек, герой вспоминает о замёрзших новорождённых щенках). В «Сержанте» (последний рассказ книги «Грех») заглавный герой уже думает — лихорадочно, отрывисто и путано. Эта земля, думает он, чеченская земля — и наша, и не наша, правых тут нет, но есть свои и чужие звери, есть я, мне надо выжить. Чтобы выжить, понимает он, надо убить чувства. Надо искать опору в чём-то дохристианском, не знающем ни жалости, ни страха, даже нечеловеческом. И тут «откуда-то выплыло призываемое всем существом мрачное лицо, оно было строго, ясно и чуждо всему, что кровоточило внутри» — лицо Сталина. И стало легче, и в решающий момент сразу нашлось, что сказать: «За Родину. За Сталина». О том же — помещённое неподалёку стихотворение «Я куплю себе портрет Сталина».

Налицо следующий парадокс: воплощённая идеология, знамя и знак — «Сталин» — превращает знак в отсутствие знака, в нечто дознаковое, то есть дочеловеческое. Именно это и нужно, когда на тебя охотятся «другие человеческие звери» и очень хочется жить. Весь Прилепин — это тяга к дочеловеческому, дорефлективному, телесному, безусловному.

Чего здесь нет и в помине — так это идеологии. У всех героев Прилепина (не только у Саньки) прямое действие обходится без рассуждений и оправданий, а умникам с порога указывается, куда они должны пойти. Прилепину интересно только то, что не нуждается в обсуждении. К числу того, что не нуждается в обсуждении, относятся: злость, боль, секс, адреналин, ненависть к власти и к богатым, смех младенца, тело любимой, щенячья радость, обжигающая водка, горячий хлеб, надёжное оружие, весёлый звук выстрела, хороший плотный удар в лицо врагу, здоровье, счастье и чувство собственной силы.