Игорь Ротарь - Исповедь бывшего журналиста. Тайны российской журналистики от перестройки до наших дней

«Пусть даже весь мир заполыхает синим пламенем, пока не будут освобождены мусульмане от Волги до Дона», – заявил Шамиль Басаев вскоре после того, как его боевики вторглись в Дагестан.

С зарубежными знаменитостями (кроме послов) я, увы, почти не встречался. Но зато одна встреча была очень примечательна. Так, один раз в подмосковном автобусе я познакомился с бывшим директором ЦРУ, и мы сразу же пошли с ним пить водку с местными учительницами.

Самое смешное, что я не обкурился марихуаной, а написал выше чистую правду. Бывший директор приехал наблюдателем на президентские выборы, а мои знакомые американские политологи уговорили меня поехать с ними на выборы в Клин. Американцы хотели совместить «наблюдение» с посещением музея Чайковского.

Вот во время этой поездки я и познакомился с цеэрушником, а уж водку нам поставили местные учительницы (выборный участок располагался в их школе).

Война в Чечне [11] лишила «невинности» очень многих журналистов. Куча молодых, жизнерадостных и безалаберных людей добровольно или по заданию редакции оказались в этой республике и в одночасье попали в ад. После сытой и беззаботной жизни они оказались в месте, где смерть могла их настигнуть в любую минуту.

Кстати, лично я первое время после ввода российских войск в Чечню относился к Джохару Дудаеву с резким неприятием и в целом поддерживал федералов. Дело в том, что я уже побывал в дудаевской Чечне, и она произвела на меня впечатление крайне опасного для России бандитского анклава. «Победить Дудаева с помощью чеченцев не удалось, что ж придется ввести войска!» – рассуждал я.

Увы, человек – создание субъективное, и мое отношение к федералам резко изменилось после того, как я побывал объектом «точечных ударов» российских бомбардировщиков.

Как и большинство журналистов, я остановился в грозненской гостинице «Французский дом». Вечером мы наливали себе по стакану водки со словами: «Дай Бог прожить нам еще одну ночь». Минуты через три раздавался рев бомбардировщиков. «Господи, сделай так, чтобы этот снаряд был не наш!» – прервав дыхание, замирал каждый из нас. Через несколько секунд раздавался взрыв: с потолка сыпалась штукатурка, дребезжали стекла – это означало, что смерть миновала и на этот раз.

Большинство чеченцев отправили своих жен и детей к родственникам в деревню, а в городе остались только боевики и местные русские. Авиация, без преувеличения, просто сносила центр города, где, к слову сказать, практически не было дудаевцев. Когда я после бомбежек выходил считать трупы, то соотношение было таким: на одного убитого боевика приходилось девять погибших мирных жителей – большинство славян.

Больше же всего поражало, что во время войны в Чечне не было антирусских настроений. В отличие от «цивилизованных» чехов и прибалтов, чеченцы не отождествляли простых русских с их правительством. Во время бомбежек российской авиации чеченцы и русские сидели в одних убежищах, и никому не приходило даже в голову обвинять местных славян в том, что Чечню бомбят их соплеменники.

«Остались, как водится, подвалы, из которых выползали люди. Их несомненный национальный облик, как и вообще совершенно русский облик Аргуна, делал произошедшее совершенно ирреальным… Тех двух стариков, которые врезались в наш разговор, звали Василий Кронштан и Мария Троценко. Они услышали слова капитана. «А вы знаете, что тут чеченцы творили с русскими людьми?». И заполошно закричали, наступая на вооруженного офицера: «Пока вы нас бомбили, они нас кормили!» – пишет в книге «Карта Родины» журналист и писатель Петр Вайль, и я безоговорочно ему верю.

Приведу еще такой пример. Как-то в начале своего пребывания в Грозном я взял такси. Таксистом оказался благообразный старик с внушительной седой бородой и в папахе. В дороге старец расспросил меня, кто я и откуда. Когда в конце пути я хотел расплатиться, то шофер категорически отказался брать с меня деньги: «Платить должен вам я, не вы. К сожалению, сейчас у меня нет лишних денег – вчера российская авиация разбомбила мой дом. Поэтому просто огромное вам спасибо за вашу благородную работу!»

В такой ситуации почти все журналисты встали на сторону чеченцев. При этом ненужную нам информацию (например, о массовых гонениях на русских в Чечне) мы отбрасывали на подсознательном уровне, так как она не вписывалась в нашу стройную картину мира.

Недавно я прослушал интервью с очень «просепаратистским» журналистом Семеном Пеговым, работающим в ДНР-ЛНР. Журналист (а по нему видно, что он честный) говорит, что, когда он видит разбомбленные украинской армией дома мирных жителей, убитых женщин и детей, то для него очевидно на чей стороне правда. Семен, именно также я рассуждал в Чечне, но жизнь оказалась сложнее.

Увы, после вывода российских войск из республики я не узнал столь полюбившийся мне народ. В Чечне стали захватывать в заложники журналистов, включая тех, кто делал всё для победы сепаратизма.

«Чему ты удивляешься?! Просто в начале они тебе свои хорошие качества показывали. Теперь наступила очередь плохих», – посмеялся над моей растерянностью пожилой русский учитель из Грозного.

Действительно, такое поведение не было удивительным. Горцы славятся своим гостеприимством и широтой души, поэтому практически никто из них не будет мелочным настолько, чтобы ограбить журналиста, путешествующего по Чечне с несколькими сотнями долларов. Другое дело, когда за представителя прессы стало возможным получить миллионный куш. В этом случае искушение часто оказывалось слишком сильным.

Кстати, существует версия, что первый захват заложников инспирировал Борис Березовский. Якобы он понимал, что широко проафишированный выкуп за бешенные деньги спровоцирует новую волну похищений, что в свое очередь повлияет на отношение журналистов к любимым им прежде сепаратистам.

Как бы там ни было, но к началу второй войны российскую прессу уже было не узнать: былой поддержке «движения сопротивления» не было и в помине. Вспоминаю свой приезд на вторую чеченскую. Я слушал те же разговоры о бомбежках мирного населения, но былого сочувствия у меня уже не было. Да и ко многим своим собеседникам я стал относиться более критически. Так, помню, был в одной семье и разговорился с мужчиной, приехавшим воевать из Москвы.

– А кем вы были в Москве?

– Бандитом, – честно ответил собеседник.

Впрочем, на второй чеченской журналистов почти не было, и, к тому же, они за редчайшим исключением, передвигались с российскими военными.