Анатолий Карпов - Жизнь и шахматы. Моя автобиография [litres]

Голландцы, организовывая турнир в Гронингене, имели все основания считать, что Ян имеет хорошие шансы на победу. Я к тому времени в игре практиковался мало, новую теорию не изучал, пользовался старыми схемами и приемами (к счастью, багаж позволяет). Все большее место в моей жизни стали занимать Фонд мира и депутатская деятельность. Тимман же по-прежнему вел активную шахматную жизнь и имел полное право рассчитывать на победу. Я, однако, его ожидания не оправдал и снова одержал верх. На пресс-конференции после закрытия матча организатор неожиданно объявил, что я этой победой поднял свой рекорд выигрышей до красивой цифры сто семьдесят пять. На журналистов, однако, это число не произвело никакого впечатления. Кто-то вяло поинтересовался:

– А кто следующий за вами?

– Думаю, что больше ста побед уже у Каспарова и Ананда, хотя я не считал.

– Понятно. – В голосе никакого энтузиазма. Понимание, что означают эти цифры, в зале отсутствует. Решаю внести ясность.

– Попробуйте, – говорю, – посчитать по-другому. Как вы думаете, одержать победу в пяти турнирах в год – это много или мало?

– Это, – говорят, – почти невозможно. Пять турниров в год – это сумасшедшая цифра.

– Прекрасно, – соглашаюсь. – А теперь посчитайте, что эти пять турниров надо выигрывать тридцать пять лет подряд, чтобы добраться до числа сто семьдесят пять.

Потрясенный зал несколько мгновений хранил тишину, а потом подарил мне восхищенные аплодисменты.

Так что шахматист, который выиграл большое количество турниров, не может не быть мастером высочайшего класса. Таланта Каспарова никто не умаляет, но, согласитесь, демонстрировать мастерство куда легче тогда, когда тебе создают условия и преподносят желаемое по первому требованию. Возможно, именно это отношение заставило Гарри поверить в свою исключительность. А столь предвзятое отношение к себе не может не влиять на характер.

Уже в одиннадцатилетнем возрасте Каспаров начал получать государственную стипендию Азербайджана. До этого подобное произошло только со Спасским, но то были послевоенные годы, когда без поддержки страны можно было просто не выжить, а не то чтобы стать чемпионом мира. Для сравнения замечу, что я шахматную стипендию получил в шестнадцать, когда проявил себя на мировом уровне. Кроме того, это была не дотация государства, а зарплата инструктора второго класса, которую мне назначили при приходе в ЦСКА. Каспарова обеспечили не только стипендией, но и двумя персональными тренерами, которые занимались исключительно его подготовкой. Спустя короткое время зарплату тренера стала получать и мама Каспарова – Клара Шагеновна. Ситуация по западным меркам просто возмутительная. Как может называться тренером человек, имеющий к шахматам весьма опосредованное отношение, все знания которого (во всяком случае, в то время) об игре укладываются в понимание расстановки фигур и их ходов? Каким же образом в этих обстоятельствах Гарри Кимович углядел притеснение со стороны властей? Напротив, Спорткомитет Азербайджана всячески способствовал продвижению способного мальчика. При первом же удобном случае его отправили на чемпионат мира среди юношей, который он выиграл. А потом стали постоянно отправлять на международные турниры, пробиться на которые молодым людям обычно бывает очень непросто, приходится долго ждать своей очереди и подходящего случая. Каспарова же в поездках не ограничивали и давали возможность ездить куда пожелает. Разумеется, в этих обстоятельствах гроссмейстером он стал уже в семнадцать лет и, несмотря на молодость, самым естественным образом оказался в сборной команде Советского Союза.

В первый раз я увидел Каспарова в Ленинграде. Решением Секретариата ЦК ВЛКСМ меня назначили президентом клуба «Белая ладья», который проводил и до сих пор проводит шахматные соревнования среди школьников, и поручили заняться развитием шахмат среди молодежи. Я придумал специальные соревнования «Гроссмейстеры и пионеры», в которых участвовало от шести до восьми команд. Турниры эти неожиданно оказались по-настоящему тяжелыми. Школьники играли на достаточно высоком уровне, и приходилось в течение недели давать сеансы по шесть-семь часов, что выматывало не на шутку. Спасало то, что турниры проводились один раз в год. На один из них и приехала команда бакинского Дворца пионеров, в составе которой был Каспаров. Командой Азербайджана руководил гроссмейстер Багиров. Он играл против моих челябинских ребят, я давал сеанс бакинским. Тогда я обыграл Гарри, но если скажу, что без проблем, – покривлю душой. Повторюсь: талант Каспарова не принижаю и признаю безоговорочно.

Впрочем, во время нашей первой встречи он еще не успел поменять фамилию и играл под отцовской фамилией Вайнштейн, которая ему нисколько не мешала. Все свои привилегии он обрел именно с ней. Но отца не стало, и окружение Гарри рассудило, что с фамилией матери пробиться в Советском Союзе будет проще. Возможно, в этом был резон. Но с другой стороны, пробились же каким-то образом Таль, Спасский, Ботвинник. Знаю, что на одной из встреч со зрителями кто-то поинтересовался как раз у Ботвинника, действительно ли Каспаров раньше носил другую фамилию и как относится к подобным изменениям сам Михаил Моисеевич. Ботвинник всегда отвечал на любые вопросы. Не было случая, чтобы, прочитав записку, он ее отложил, оставив без внимания. Пусть порой было слишком остро, пусть обидно и неприятно, пусть даже больно, но Ботвинник считал, что зритель имеет право знать. Отреагировал он и на это праздное любопытство, которое, в сущности, к его персоне никакого отношения не имело.

– Нормально, отношусь, – спокойно сказал Михаил Моисеевич. – Каждый человек имеет право так поступить. Признаюсь, я рос без отца и иногда раздумывал, не взять ли фамилию матери. – Он сделал многозначительную паузу, и кто-то из зала почувствовал его молчаливый призыв и спросил:

– А как фамилия матери?

– Рабинович, – не моргнув глазом объявил гроссмейстер, чем вызвал бурный хохот и продолжительные овации.

Что касается Каспарова, рискну предположить, что фамилия его мамы – армянки из Нагорного Карабаха – в первоначальном варианте звучала несколько по-другому, но думаю, что быть Каспарян в Азербайджане отнюдь не проще, чем Вайнштейном в СССР. А отказаться от фамилии отца? Я не могу судить Гарри, ведь ничего не знаю о его отношениях с папой. Возможно, все было бы по-другому, если бы тот не ушел из жизни. Но очень сложно не проецировать какие-то жизненные ситуации на себя и не расценивать поступки людей вне зависимости от собственных чувств и эмоций. Мне всегда казалось, что если отец ушел из жизни, все, что у тебя осталось, – воспоминания и фамилия, которую ты обязан носить с честью. Но, видимо, так считают не все. Для кого-то фамилия – пыль, мелочь, мусор. Отряхнулся и пошел дальше. Но не в этом ли проявляется моральный облик человека?