Анатолий Карпов - Жизнь и шахматы. Моя автобиография [litres]

Забегая немного вперед, расскажу, что, вернувшись и получив эту информацию от банка, я встретился с председателем правительства Калмыкии, который, собственно, этот чек и подписал. Спрашиваю, не стесняясь в выражениях:

– Может быть, объясните, что это за новомодные фокусы выдавать спортсменам фальшивые чеки?!

– Это не фокусы. – Мой визави вздыхает и опускает глаза. – Это приказ Илюмжинова.

– Интересно. А если он тебе прикажет убить кого-то? – Сверлю его взглядом. – Хотя зачем? Фальшивый чек – тоже уголовно наказуемое деяние. В тюрьму захотел?

– Анатолий Евгеньевич, миленький, – он чуть не в ноги мне падает, – не губите, дорогой мой! Все понимаю, все признаю. И денег на этом чеке не было, и подпись моя. Вы только хода делу не давайте, а деньги вы получите, очень скоро получите, я обещаю.

В тот момент гораздо больше обретения реальных денег мне хотелось, чтобы прекратилась эта душещипательная комедия. Я не стал принимать никаких мер и действительно примерно через месяц получил-таки перевод. А Кирсан тоже добился желаемого – сохранил за собой пост главы ФИДЕ.

Оборачиваясь назад, иногда спрашиваю себя, можно ли было этому воспрепятствовать. Думаю, да. Наверняка решительные действия и открытое противоборство позволили бы отстранить Илюмжинова от руководства уже тогда. Ведь официально свою кандидатуру он не выдвигал. Было два других кандидата с так называемыми билетами (пятью заявленными заместителями, которые избирались сразу вмести с ними). Кирсан же решал свой вопрос путем переговоров и был уверен в благополучном результате. Почему с ним разговаривали? Почему не противостояли? Возможно, просто устали от бесконечных трясок и перемен. Хотелось покоя и конструктивной работы. Да и, честно говоря, в начале своего руководства Кирсан действительно вел активную деятельность: ездил по странам, налаживал контакты. Был и в Африке, и в Центральной Америке. Но если бы в противовес Илюмжинову появился вдруг реально сильный и знающий соперник, ситуация могла бы измениться. Но харизматичного профессионала, желающего занять должность президента, тогда не нашлось, а поговорка о новой метле всегда заставляет бояться перемен. Кроме того, Кирсан старался обеспечить себе поддержку как мог: наладил отношения с Макаровым, пообещав взять его в международные руководители, финансировал шахматные потребности нуждающихся стран, раздавал направо и налево обещания, уверения и даже взятки.

Только вот о главном своем обещании навсегда сохранить пост первого вице-президента за Башаром Куатли Илюмжинов благополучно забыл. Я и еще несколько человек, слышавших от него эту клятву годом ранее, решили освежить ему память и пошли выяснять отношения. Заходим в номер к Кирсану, и я почти с порога спрашиваю:

– Кирсан Николаевич, как же так?! Мы же договаривались, ты бил себя в грудь, а теперь не ставишь Башара первым номером.

– А что я могу сделать, если он потерял свои позиции в Европе? – Кирсан – сам ангел во плоти, да и только.

– Он их потерял только потому, что ты послал его уговаривать провести наш матч с Камским в Ираке. Так что если он что и потерял, то только по твоей вине.

– Но если я его поставлю, то какие-то страны будут голосовать против меня. – Илюмжинов напоминает младенца, у которого отбирают любимую игрушку.

– Всегда кто-то будет голосовать против тебя. В конце концов, мы с тобой не сто долларов, чтобы всем нравиться.

– Пусть не всем, но хотелось бы многим.

– Кирсан, что за детский сад, в самом деле?! – Мне надоело разыгрывать политесы.

– Никакой не детский сад. Это номер президента ФИДЕ, – он тоже перешел на повышенный тон, – а вы являетесь сюда с какими-то странными упреками и требованиями. Я – руководитель, и только мне решать, кого я беру в свою команду, а кого не беру.

– Слушай, – ничего другого, кроме как апеллировать к остаткам его совести, в голову не приходит, – мы все вот этой самой группой, – показываю на присутствующих, – помогли тебе занять желанное кресло. И каждый здесь стоящий подтвердит, что ты обещал держать Куатли первым замом столько, сколько будешь в этом кресле сидеть, разве не так? А ведь Башар не стал выставлять свою кандидатуру на пост президента только потому, что был уверен в твоем слове. И что ты на это скажешь?

Ответа от Илюмжинова мы не дождались. Лицо его неожиданно надулось, лоб разгладился, взгляд остекленел и устремился куда-то вдаль, не фокусируясь ни на ком из присутствующих. Казалось, перед нами застыла мумия, которая упадет, если дотронуться до нее хотя бы кончиком пальца. Тронуть Кирсана никто из нас не решился, несколько раз пробовали вернуть его в наше измерение, окликая по имени, но нам отвечало только редкое дыхание и расширенные зрачки. Простояв в растерянности еще минут десять, мы в замешательстве удалились. Средствами борьбы с подобными буддистскими способностями никто из нас не владел.

Зато Илюмжинов, помимо искусства впадания в транс, прекрасно овладел доставшимся по наследству от Кампоманеса искусством получения голосов. С помощью этого нехитрого замеса из угроз, уговоров, откатов и компенсаций он и сохранил должность за собой. А сохранив, полностью уверился в своей вседозволенности, безнаказанности и избранности Господом Богом. Сначала он еще пытался по привычке что-то делать, куда-то ездить, с кем-то встречаться, но поставленный первым замом Макропулос, работавший с Кампоманесом в последние годы, быстро научил Кирсана правильно распределять средства.

– Ты что, дурак? Зачем колесишь по свету? Только деньги разбазариваешь.

– Но мы же должны оказывать поддержку.

– Оказывай, но с умом. Вот ты летишь к царю Гороху. Летишь первым классом. С тобой еще помощник и охранники. И живете вы все, чай, не в дыре, а в пятизвездочном отеле.

– Ну а как без условий?

– Ты на свои условия тратишь тридцать тысяч евро за одну поездку. А ты привези главу Федерации на конгресс, заплати ему тыщонку, когда он за тебя проголосует, и все довольны. Тридцать тысяч – тридцать голосов. Вот такая экономия получается.

Экономить таким образом Илюмжинов отлично научился, но наши шахматные отношения окончательно разрушили не его экономические реформы, а отвратительное поведение во время моего матча с Вишванатаном Анандом в Лозанне в девяносто восьмом году. Да, когда мы встречаемся, Кирсан по-прежнему натягивает улыбку и изображает неподдельную радость, но за всем этим нет ничего, кроме фальши и желания поддерживать реноме.

Первой, кого я поразил в Швейцарии, была местная таможня. На матч я со своей командой уже по доброй традиции летел с Канарских островов, где всегда мне обеспечивали прекрасные условия для подготовки. В последний день перед отъездом меня осенило, что в Лозанне мы будем жить в доме у Албана Бродбека, и было бы очень неплохо привезти с собой что-то съестное. Ничего более оригинального, чем взять с собой в самолет две внушительные ноги чудесного испанского хамона, в голову мне не пришло. Кроме того, никакой особой упаковкой мы наше лакомство не удостоили. Проткнули магазинные картонные коробки, чтобы мясо не задохнулось, и, прилетев в Базель, водрузили их поверх всего багажа. Чемоданов у нашей группы хватает, сама группа отнюдь не маленькая. Мечемся по аэропорту Базеля с поклажей и никак не можем определиться, где именно та – швейцарская – сторона, куда нам надо выйти. То направляемся к выходу во Францию, то приближаемся к Германии, наконец определяем верный путь. Наши телодвижения с саквояжем, корзиной, картонкой, хоть и без собачонки, уже привлекают к себе внимание. И как только мы останавливаемся около нужной нам швейцарской таможни, служащий показывает на коробки и спрашивает: