Владимир Осипов - Дубравлаг

И вдруг утром, часов в 7, один из наших пожарных громко заявил: "У меня пропали деньги — 500 рублей. Мне дочь вчера принесла из сберкассы, и денег теперь нет!" 500 брежневских рублей — это были все же приличные деньги. Сцена была мерзкая и унизительная. Т. е. кто-то из нас на подозрении, совсем как в одном рассказе Лескова. Появляется начальник пожарной охраны Мамыхин и злобно объявляет: "Ну вот, дожили. Я позвонил в милицию — сейчас за вами приедут!" Приезжает воронок из городского ОВД, весь караул — 8 человек — сажают в воронок и везут в милицию. Я обратил внимание, что некоторых не очень-то и охраняли в здании, куда мы приехали. Меня же привели в один кабинет и тщательнейшим образом, как в зоне, обыскали. Единственное, что нашли: письмо от товарища, полученное накануне по почте. Так вот, после испытанного унижения я написал "Открытое письмо Министру внутренних дел СССР Н. А. Щелокову", где, описав случившееся, закончил письмо так: "Я не ищу у вас справедливости, я знаю: ее не будет. Но всю ответственность за глумление над моим человеческим достоинством возлагаю лично на вас". Письмо мое несколько дней подряд передавали все зарубежные радиостанции. Через месяц я получил письменное извинение от Владимирского областного управления внутренних дел с заверением, что виновные в несанкционированном обыске будут наказаны. Тем не менее, именно Щелоков дал указание отправить меня в Ленинград, в межобластную больницу УИТУ УВД Леноблгорисполкомов. Кстати, про него говорили, что он сочувствовал русскому патриотическому направлению. Не исключаю, что сыграло свою роль и это. Так же, как покойный маршал В. И. Чуйков на трибуне мавзолея во время очередной демонстрации трудящихся спросил Брежнева: "Зачем посадили Осипова? Ведь он выступал за патриотизм, а у нас ведь так упало патриотическое воспитание молодежи". Брежнев ответил: "Это по части Андропова, обращайтесь к нему. У нас каждый занимается своим делом".

Когда жалоба дошла до Щелокова, сколько времени понадобилось, чтобы его указание снизошло до местного лагерного начальства, я не знаю. Во всяком случае, прошло больше года странного состояния, когда я не то болел, не то притворялся (по мнению администрации), то меня лечили, то отказывались лечить: свозят в Барашево на больницу, вернут обратно.

В декабре 1977 года на 19-ю зону приехал вдруг мой следователь из Владимирского управления КГБ П. И. Плешков. Интересовался, не пересмотрел ли я свои взгляды, не соглашусь ли написать покаянное письмо для печати и затем освободиться и каково мое отношение к выезду за границу. На все вопросы я ответил отрицательно. "Мы ведь вас не хотели сажать. Вы сами напросились. Сами себя так повели, что пришлось давать срок", — сказал он напоследок. "Правильно себя вести" — это означало давать показания на всех сотрудников, авторов и корреспондентов журнала "Вече", а я не дал никаких показаний вообще, на каждый вопрос следователя отвечал: "Не скажу!" И при этом не подписал ни одного протокола. Протоколы допросов с моим "Не скажу!" все равно составлялись.

В течение следующего 1978 года я работал на 19-й зоне в котельной у парового котла и в машинном цехе. Несколько месяцев работал помощником маляра Рысина. Летом, помню, красили с ним крышу столовой. Неподалеку был радиорепродуктор. Запомнились все траурные сообщения о смерти и похоронах члена Политбюро ЦК КПСС Кулакова. Думал ли я, что смерть этого партляй-тера станет знаменательной вехой на пути к краху Советского Союза? Кулаков курировал сельское хозяйство. И именно на замену ему был востребован из Ставрополя по ходатайству Андропова секретарь крайкома Михаил Сергеевич Горбачев. Это был его Тулон, трамплин для прыжка в генсеки и уничтожения советской власти. Теперь известно, что в 60-е годы к секретарю Ставропольского крайкома КПСС приезжал из Праги один из будущих деятелей чехословацкой оппозиции 1968 года и они вместе шушукались о планах трансформации коммунистического режима. Но КГБ в этот период не имел права следить за членами ЦК, а секретарь крайкома был член ЦК по должности.

Тогда же освободился по концу своего 25-летнего срока Юрий Храмцов, посаженный в 1953 году за шпионаж, раненный при переходе советско-норвежской границы своим напарником, ставший в лагере глубоко верующим христианином. Его сначала направили было в дом инвалидов где-то в Мордовии, но мои друзья с воли вытребовали и вывезли его оттуда. Виктор Поленов купил ему в Тарусе избушку. Храмцову был объявлен так называемый ГЛАСНЫЙ административный надзор, который испытал и я впоследствии в 1983–1985 годах. Этот гласный надзор равнялся фактически положению ссыльного. Надо еженедельно отмечаться в милиции, с 8 вечера до 6 утра находиться дома, никуда не отлучаться из того поселка или городка, в котором живешь, без разрешения милиции. Храмцов очень своеобразно стал протестовать против административного надзора: он сидел дома с 8 вечера до 6 утра, но дверь милиционеру не открывал. Милиция, естественно, фиксировала его отсутствие. В результате он заработал 1 год уголовного лагеря за нарушение режима. Как раз в это время его друзья из диссидентских кругов оформляли ему визу за границу. Надо было чуть-чуть потерпеть и уж тогда выехать. Но Храмцов терпеть не стал и получил новый, хотя вроде и маленький, но срок. Впрочем, поэт Валентин Соколов, освободившийся с 11-й зоны и поселившийся в Новошахтинске Ростовской области, заработал 1 год лагеря за якобы хулиганство — политический спор с директором клуба. Так про этот год в уголовной зоне Соколов писал так: "по кошмару он перевешивает все годы, проведенные в политической зоне".

Украинский учитель Дмитрий Мазур из Житомира прежде, чем получить срок по 70-й статье, отсидел тоже год в уголовной зоне. Там был такой беспредел, что новичка сразу начинали бить солагерники. Бить до тех пор, пока тот не попросит пощады (и перейдет на положение людей низшего сорта) или смолчит и стерпит до конца (и тогда будет принят в число "правильных"). "Воров в законе" в той зоне не было, не было никаких лагерных порядков, посылку отнимали сразу по получении и т. д.

На 19-й зоне в это же время отбывал срок Бабур Шакиров, осужденный за участие в националистических беспорядках в Ташкенте. Дружил с Сергеем Солдатовым, но и с другими политзэками был в хороших отношениях. Сидел азербайджанец-инженер Акпер Мехтиевич Раджабов. Во время туристической поездки в Югославию он связался с американцами, просил у них политического убежища, но те сослались на то, что политубежище надо заработать. Раджабов вернулся домой, в Баку, и забыл про свою встречу с янки. Но те вдруг решили послать ему письмо по почте из американского посольства в Москве. По письму его и заловили, дальше оформление срока было делом техники.