Юрий Векслер - Пазл Горенштейна. Памятник неизвестному

Закадровый голос: Горенштейн был в Москве в хорошем настроении и на какое-то время в иллюзии того, что у него в обновляющейся России хорошие перспективы быть услышанным, т. е. прочитанным и признанным. Не случайно он в финале разговора с Ерофеевым произнес нечто для него удивительное.

Ф.Г. И я пошел на центральный телеграф давать жене телеграмму, международную, в Берлин. И как-то скучно стало давать телеграмму: «Приехал благополучно. Целую. Все хорошо». И подписаться. И поэтому я короткую фразу написал: «Ихь бин глюлкихь!»

В.Е. Это что значит?

Ф.Г. Я счастлив!

Счастливый Горенштейн – это большая редкость.

Была у Горенштейна, чуть позднее, и надежда на то, что роман получит первого русского «Букера».

И в уже цитированном письме Лазарю Лазареву из Парижа (16.11.1991) Горенштейн написал: «Хорошие впечатления, вопреки всему, и от Москвы. Очень хочется, чтоб в Москве наладилось».

Что именно должно налаживаться и как, Горенштейн также изложил в интервью Виктору Ерофееву.

В.Е. Ну так, традиционно: ты веришь в Россию или тебе кажется, что это – прóклятое место?

Ф.Г. Это неправильная формулировка. Что значит «веришь в Россию или не веришь» – это говорили так называемые национал-патриоты: «В Россию можно только верить».

Я думаю, что Россия встанет. Только она должна [будет – Ю.В. ] отказаться от каких-то важных своих костылей. Прежде всего арифметика должна быть другой. Мне не нравится арифметика в 72 года. Это 450 лет. Это структура 450-летней давности, и это очень важно.

В.Е. То есть 72 года – это болезненный момент, но все эти болезни начались гораздо раньше.

Ф.Г. Гораздо раньше. Как раз Калита, как раз период Ивана Грозного, когда страна могла сложиться совсем по-другому. И конечно же, что за тема «Ивана Грозного»? Это победа одного образа жизни над другим образом жизни. Это победа московского монголоидного кочевого образа жизни над новгородско-псковским образом жизни, эгоистически-индивидуальным.

В.Е. И гораздо более свободным…

Ф.Г. Свободным и умелым, ничем не отличающимся от Запада. И вот три века потомки Калиты ломали хребет этой России и сломали ее только к концу царствования Ивана Грозного. Отношения между монголоидной Москвой и Новгородом было такое же, как теперь отношения между Россией и Литвой. Они завидовали, они ненавидели. Они старались там поселиться. Они всячески переселяли новгородцев и псковцев куда-то в глубинные места… То есть мы узнаём современные проблемы. Мы подошли опять к проблемам, которые существовали 450 лет назад.

В.Е. Значит, для России важно вернуться, что, к новгородскому вече или к чему?

Ф.Г. Нет, не к новгородскому вече, а к образу жизни эгоиста, образу жизни индивидуалиста…

В.Е. Европейскому образу жизни?

Ф.Г. Тому образу, который существовал до того, как Калита создал это государство.

Горенштейн, несомненно, готовился к этой встрече с Москвой и с современниками. И очень не хотел, чтобы его причисляли к шестидесятникам, путали с ними. Это было понятно, но стратегически, как мне теперь думается, надо было, может быть, сначала попытаться дождаться успеха книг, успеха текстов… А восторги и похвалы от пишущих по этому поводу не появлялись. Появлялись статьи совсем в другой тональности, критиковавшие, например, повесть Горенштейна «Последнее лето на Волге», как сказали бы в наши дни, за «русофобию»…

Была, пожалуй, только одна, возможно, не прочитанная Горенштейном статья Бориса Кузьминского, автору которой многое удалось верно понять и зафиксировать. Но это был «одинокий голос человека». В той российской ситуации ее вполне можно приравнять к статье Ефима Эткинда в 1979 году.

Борис Кузьминский

Искупление по Фридриху Горенштейну

Летом 1964-го, когда казалось, что «оттепель» еще не закончилась, вышел номер журнала «Юность», составленный из дебютных публикаций. «Они живут полнокровной жизнью великой страны, созидающей будущее, – говорилось об авторах в редакционном предисловии, – и вот частица этой жизни встает со страниц их произведений… Вдохновленные заботой партии, молодые литераторы подхватывают эстафету социалистического реализма». В номере печатались стихи Льва Тимофеева, Николая Рубцова, Леонида Губанова, Александра Аронова, рецензировалась книга Владимира Войновича «Мы здесь живем»… Одного из них ждет судьба политзэка, другого эмиграция, остальные не сядут и не уедут, но вкусят горечь остракизма и непечатания. «Подхватит эстафету» по-настоящему лишь Геннадий Бокарев, будущий творец официозных «Сталеваров».

А главным открытием июньской «Юности» стал рассказ инженера Фридриха Горенштейна «Дом с башенкой». Не было в этом тексте ни полнокровия, ни созидательности. Был только что осиротевший мальчик в зимнем тыловом поезде, беззащитностью своей провоцировавший попутчиков на человеческое. Холодный, отравленный войной мир функционировал по-своему четко, как налаженная пыточная машина: если хочешь выжить – рассчитывай на худшее. Не заботься о больном – он все равно умрет; не жди автобуса – он никогда не приходит вовремя; не заискивай перед сильным – он для того и появился, чтобы рано или поздно пустить тебе кровь. Сострадание здесь мешало, будто насыпанный в шестеренки песок; персонажи боролись до последнего, но оно все-таки настигало их, непреодолимое, как врожденное уродство, как мистическая кара. Суровая иерархия волчьей стаи ползла по швам, сквозь прорехи сочилась юшка слез, голодной слюны, красных соплей, стыдных амбиций. Фирменный знак рода людского.

Похоже, не видать «Дому с башенкой» миллионного тиража, если бы не «светлый» финал: забвение дремы, благородное умиление старого вора, рука, укутывающая мальчика теплом. В этой концовке – при большом желании – еще можно было расслышать оптимистические нотки. Но впредь подобных концовок Горенштейн не сочинял. А следовательно, публикаций в тогдашней советской прессе более не удостоился.

О дальнейшем мы недавно прочли в немногочисленных интервью: работа в стол, «Метрополь», Западный Берлин, работа, работа, работа. Тон этих интервью непривычен: Горенштейна как бы хотят вернуть на родину в установленном порядке, а он пожимает плечами и скептически хмыкает. Не зря, видно, пожимает: по слухам, «Новый мир» в прошлом году отказался печатать роман «Псалом» как произведение антихристианское. Опубликованное же в СССР («Зима 53-го года» в «Искусстве кино», «Искупление» в «Юности», «Споры о Достоевском» в «Театре», рассказы в «Огоньке» и альманахе «Апрель», только что – фрагмент романа «Место» в «Знамени») критика не ругает, но и не хвалит. Просто молчит. Или дает предварительные, взвешенные характеристики: «Вот таким, непримиримым, в чем-то спорным и неоднозначным показался мне… Фридрих Горенштейн». Автор этих слов, наверное, читала и «Псалом», и «Попутчиков». Ее сдержанность понятна: ведь Горенштейн действительно спорен. Не «в чем-то» – во всем.