Иоанна Ольчак-Роникер - Корчак. Опыт биографии

В закрытом районе уже прекратилась выдача еды по карточкам. Ужесточенная изоляция исключала возможность контрабанды. Хлеб тут же подорожал с десяти злотых за килограмм до шестидесяти, восьмидесяти. Голод становился основным чувством, более сильным, чем страх. В субботу, 1 августа 1942 года, появились извещения, подписанные начальником еврейской полиции Юзефом Шеринским: срок добровольного отъезда на Умшлагплац продлен до четвертого августа. К приманке в виде трех килограммов хлеба и килограмма мармелада добавилось обещание, что семьи, которые придут вместе, не будут разделены. Явились тысячи изголодавшихся людей.

В тот же день Корчак писал: «Когда картофельная ботва слишком буйно разрасталась, по ней проезжал тяжелый каток и давил, чтобы плод в земле мог лучше созреть» {471} 471 Janusz Korczak, Pamiętnik, dz. cyt. . Он пытался унять сердечную дрожь, успокоить мысли. Искал спасения в Библии, в работах философов: «Читал ли Марк Аврелий притчи Соломоновы. – Как утешительно действует его дневник» {472} 472 Janusz Korczak, Pamiętnik, dz. cyt. . Записки римского императора, известные как «Размышления», были формой самотерапии, хроникой борьбы с собственными слабостями, постоянным напоминанием о доктрине стоиков о тщетности человеческого бытия. Для Доктора они стали подтверждением его собственной точки зрения: «Что немного еще, и будешь никто и нигде, как и всё, что теперь видишь, и все, кто теперь живет. Ибо от природы все создано для превращений, обращений и гибели, чтобы по нем рождалось другое» {473} 473 Марк Аврелий. Размышления. Пер. А.К. Гаврилова. – Л., 1985, с. 70. .

Он закрывал книгу Марка Аврелия. Возвращались отчаяние, беспомощность. Корчак вспоминал сцену, которую видел во время Первой мировой войны на фронте, в маленьком опустошенном приграничном местечке, через которое отступал, спасаясь от немецких войск, вместе со своей частью:

В Мышинце остался старый, слепой еврей. Шел с палкой среди телег, коней, казаков, пушек. – Что за жестокость – оставить слепого старика.

– Они хотели его забрать, – говорит Настя. – Он уперся, что не уйдет, потому что кто-то должен ухаживать за храмом.

Знакомство с Настькой я завязал, когда помогал ей отыскать ведерко, которое у нее забрал солдат и должен был вернуть, но не вернул.

Я – слепой еврей и Настька {474} 474 Janusz Korczak, Pamiętnik, dz. cyt. .

Император, который неустанно призывал самого себя к дисциплине, сурово упрекал его: «Поутру, когда медлишь вставать, пусть под рукой будет, что просыпаюсь на человеческое дело. <���…> Или таково мое устроение, чтобы я под одеялом грелся?» {475} 475 Марк Аврелий. Размышления, dz. cyt., s. 23.

Корчак отвечал ему восемнадцать веков спустя: «Мне так мягко и тепло в постели. – Очень тяжело будет встать. Но сегодня суббота – в субботу я с утра, перед завтраком, взвешиваю детей. Наверное, в первый раз мне неинтересно, каков будет результат недели» {476} 476 Марк Аврелий. Размышления, dz. cyt., s. 23. .

Он все еще верил, что найдется панна Эстерка. Безуспешно хлопотал, чтобы отыскать ее. До сих пор неизвестно, как и где погибла крохотная задумчивая девушка в очках, так любившая театр и танец. Благодаря нескольким словам Корчака осталась эпитафия:

Панна Эстерка не хочет жить ни весело, ни легко. Хочет жить красиво – достойной жизнью.

Она дала нам «Почту», это минутное прощание.

Если она не вернется сюда сейчас, мы встретимся потом где-то в другом месте. Мы уверены, что все это время она будет служить другим так, как давала <���нам> тепло и приносила пользу {477} 477 Марк Аврелий. Размышления, dz. cyt., s. 23. .

Стелла Элиасберг вспоминала:

То были страшные дни, невозможно представить себе их ужас. На улицах охотились на детей, на женщин, на стариков, хватали их и швыряли на «повозки смерти».

До последнего дня Доктор тешил себя надеждой, что зверство немцев не коснется сирот; хотел, чтобы обучение и занятия шли в обычном режиме, дабы не беспокоить детей и не сеять панику. Верил, что начальник отдела продснабжения, безгранично преданный нам Авраам Гепнер, создаст в Доме сирот «шоп» (фабрику, работающую на немцев) и тем самым спасет жизнь детей. Он ошибся – открыть «шоп» никто не успел {478} 478 Stella Eliasbergowa, Czas zagłady, w: Wspomnienia o Januszu Korczaku, dz. cyt., s. 258 – 259. .

Второго августа, в воскресенье, вывезли шесть тысяч двести семьдесят шесть человек. Третьего августа – шесть тысяч четыреста пятьдесят восемь. Около трех тысяч человек пришли добровольно. Кто-то запомнил:

К нам зашел знакомый врач, доктор Шнайдерман. Сказал, что хочет попрощаться. Он решил идти на Умшлагплац вместе со своим десятилетним сыном. «Пан Доктор! Что вы делаете?!» – расплакалась мама. «Я больше не могу, воля ваша. У меня больше нет сил бороться». У него были деньги, документы, он был хорошо обеспечен. Но этого ежедневного напряжения он вынести не мог {479} 479 Joanna Wiszniewicz, A jednak czasem miewam sny. Historia pewnej samotności Joannie Wiszniewicz opowiedziana, Warszawa 1996, cyt. za: Barbara Engelking, Jacek Leociak, Getto warszawskie, dz. cyt., s. 677. .

Четвертого августа блокады подступили еще ближе. Рано утром, пользуясь тем, что дети спят, Корчак записывал:

Я полил цветы, бедные растения приюта, растения еврейского приюта. – Пересохшая земля задышала.

За моей работой наблюдал часовой. Раздражает ли его или умиляет мой мирный труд в шесть утра?

Стоит и смотрит. Широко расставил ноги.

Ни к чему старания вернуть Эстерку. – Я не был уверен, что будет в случае успеха – помогу ли я ей этим или наврежу, навлеку беду.

– Куда она пропала? – спрашивает кто-то.

– Может, не она, а мы пропали (что остаемся) {480} 480 Janusz Korczak, Pamiętnik, dz. cyt. .

Знал ли он, что в последний раз садится писать? Несколько десятков предложений, написанных в тот день, он разделил на десять коротеньких пронумерованных частей, будто строфы стихотворения. Из-за этого текст приобрел пафосный, прощальный оттенок. Но в нем речь идет и о будничных делах. «На Дзельную пока что тонна угля – к Рузе Абрамович». Значит, несмотря на все, он верил, что после лета придет зима и маленьким жителям приюта на Дзельной понадобится отопление. «Я написал в комиссариат, чтобы они отослали Адзя: недоразвитый и злостный нарушитель дисциплины. Мы не можем из-за какой-то его выходки подвергать дом опасности». И такие решения ему приходилось принимать: если им нужны дети, пусть забирают вредителя – может, эта жертва спасет остальных.

Подведение жизненных итогов:

Мое участие в японской войне. Поражение – разгром.

В европейской войне – поражение – разгром. <���…>

Не знаю, как и кем чувствует себя солдат победившей армии…

Газеты, в которых я работал, закрывали, распускали – они вылетали в трубу.

Издатель, разорившись, покончил с собой {481} 481 Janusz Korczak, Pamiętnik, dz. cyt. .