Джон Уайзман - Воин-разбойник

Почему? Потому что я был чертовым бессмертным, вот почему.

Именно это я чувствовал. Вот почему я пошел бы куда угодно — несмотря ни на что — и сказал бы своим людям, что они всегда будут в порядке. Звон в ушах, да. Царапины — да, даже случайная легкая контузия время от времени. Но никто не умирает вместе с Марсинко.

Гребаная целостность подразделения. Никто не умирает. Вы будете в порядке с лейтенантом Риком Марсинко, Подрывником Диком, Человеком-Акулой дельты. А теперь слушайте это; никто не умирает.

За последние двенадцать часов я успел увернуться от пули АК, выпущенной мне прямо в лицо с десяти шагов, и выжил. Ночью я провел свой взвод по минному полю — и мы обошлись без единой царапины. За нами гналась рота ВК — и ни у кого не было ничего серьезнее вывихнутой лодыжки.

Одиннадцать бойцов взяли на себя две сотни ВК, и мы выгнали их из северной части Тяу Док, квартал за кварталом, черт возьми, и худшее, что было, это усталость…

До сих пор.

Я не знаю, кого ненавидел больше: подонка из ВК, застрелившего Ришера, или полковника Труса и Блеска, который был слишком слаб, чтобы драться самому, или проклятых вьетнамцев, которые творили это дерьмо друг с другом поколениями.

Дело в том, что никому из вышеперечисленных не стоило бы пытаться загладить свою вину передо мной прямо сейчас. Это было бы слишком опасно.

Я погладил умирающее лицо Ришера своей рукой.

— Ты тупой безмозглый ублюдок.

Я извлек несколько горьких уроков из смерти Ришера. Самый важный из них повлиял на то, как я вел войну с тех пор. Моей главной задачей, как я теперь понимал, было вернуть моих людей домой живыми. Как я это сделаю, для меня не имело никакого значения. Если это означало, что во время допросов я становился более жестким, даже жестоким по отношению к подозреваемым, так тому и быть. Если это означало, что мы должны были стать более безумными в бою, то это то, что мы сделаем. В самом деле, если сохранить нам всем жизнь было моим первым приоритетом, то убийство ВК было вторым. И, в третьих, развитие тактики SEAL – использование войны для поиска наиболее эффективного способа применения SEAL во враждебной среде. Эти уроки остались со мной до конца моей карьеры. Есть те, кто считает меня кровожадным — слишком «грязным» — когда дело касается тактики. Дело в том, что сделаю все, чтобы мои люди остались живы и убью столько врагов, сколько смогу.

Кроме того, после Тяу Док я понял, что мы, американцы, ничего для вьетнамцев не значим. Ни для наших предполагаемых союзников на Юге, ни для наших противников с Севера. Это была их война. Они боролись веками. Мы были просто еще одним препятствием для них, еще одним эфемерным вторжением круглоглазых белокожих злых духов. Поэтому они не будут связывать себя с нами — ни как с союзниками, ни как с противниками. Например, с тех пор, как мужской журнал поместил меня на свою обложку — «Лейтенант Подрывник Дик Марсинко — самый смертоносный Человек-Акула во Вьетнаме» — вот как это читалось, я стал мишенью для десятков шуток и подколок со стороны моих товарищей в SEAL. Я не заморачивался на этот счет — я отвечал каждому из шутников.

И я могу понять шутку, так же хорошо, как и любой другой.

Однако меня не слишком интересовали плакаты «Разыскивается ВК», прикрепленные к деревьям и хижинам по всей дельте примерно через три месяца после публикации этой статьи. Первая из них гласила: «Награда в 50 000 пиастров любому, кто сможет убить младшего лейтенанта Подрывника Дика Марсинко, серолицего убийцу, который принес смерть и разрушение в провинцию Тяу Док во время лунного Нового Года».

Это был я, все в порядке. И меня не очень волновал тот факт, что они не только знали мое имя, но и знали, что я был в Тяу Док во время Тет. Вот вам и оперативная безопасность.

Я снял еще один во время рейда, который мы устроили в Ке Са в середине мая. «Награда в 10 000 пиастров, каждому, кто сможет убить командира секретной группы голубоглазых убийц, вырезавших много семей (здесь) во время Дня ООН 2 января 1968 года.» Это тоже был я. Мы были единственными, кто действовал в Ке Са второго января. Мы убили шестерых — может быть, даже семерых вьетконговцев.

Такой тактики от ВК следовало ожидать — хотя, честно говоря, мне показалось забавным, что они читают журнал «Male». Мне потребовалось больше времени, чтобы научиться «читать» союзников. У них были свои способы играть с тобой в игры разума.

Когда взвод проходил через деревню, мы часто останавливались перекусить. Горди и я носили с собой вьетнамские пиастры, и мы всегда платили за рис и рыбу, которую ели. Это служило двум целям. Во-первых, нам не нужно было носить с собой еду, что позволяло взять этот вес патронами. Во-вторых, это, как мне казалось, приближало нас к населению. Я так думал, потому что мне, круглоглазому, было понятно, что если я буду есть с ними и проводить с ними время, они начнут нам доверять.

И в самом деле, жители деревни, с которыми мы проводили время, были дружелюбны.

Они часто подходили к нам и трогали нас, когда мы сидели на корточках с мисками риса.

Поначалу, я думал, что это потому, что мы чужаки, и они хотят пощупать нашу униформу, сделанную из незнакомого материала, увидеть вблизи наше оружие и посмотреть, похожа ли наша белая волосатая кожа на их гладкую желтую кожу.

Потом я узнал, что они на самом деле делали, когда прикасались к нам.

Они передавали нам своих демонов.

Они защищали себя и свои деревни, передавая злых духов круглоглазым, прикасаясь к ним. Во Вьетнаме злые духи передаются именно таким путем.

Так что я начал передавать их обратно.

Когда дети прикасались ко мне, трогая меня за колени, я брал их на руки и размазывал немного камуфляжного грима на их лица или волосы. Когда старейшины гладили мои руки, чтобы почувствовать волосы, я тер их в ответ. Я улыбался, хватал их и говорили «Чао Хом`Най Деп Трой» что было равносильно «Хорошего дня».

Хочешь поиметь меня, Чарли? Ду-ма-нье — пошел ты! Погибель тебе, Чарли.

Я вернулся в Вирджиния-Бич в начале июля 1968 года, чтобы выполнить задание, которое оказалось сложнее, чем бои с вьетконговцами — стать полноценным мужем и отцом. Моему сыну, Ричи, было пять; моей дочери, Кэти, было три. Ни один из них не видел меня раньше. (Маленькая Кэти кричала и кричала, когда я брал ее на руки в первые две недели пребывания дома.) Впрочем, и Кэти Энн я почти не видел. В промежутках между тренировками и двумя вьетнамскими турами я отсутствовал больше двадцати из двадцати четырех предыдущих месяцев — и визиты домой были урывками, на одну или две недели.

Так что мне предстояло основательно освоиться, не говоря уже о двухстраничном, напечатанном через один интервал списке «Дорогой-сделай-это» — работ по дому и хозяйству — которые были отложены на время моей заграничной командировки. Я гордился нашим домом, крошечным, сложенным из кирпича, в стиле ранчо, за углом от торгового центра Принцессы Анны. Помещение было небольшое и скромно обставленное.