Сергей Шахрай - Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина

Когда я уже во второй раз за это утро уезжал в Москву, на дорогу к даче, где мы жили, выскочили оба моих мальчишки. Старшему сыну Сергею тогда пять лет было, а младшему Мише всего два годика. И с какими-то перепуганными такими глазенками они меня провожали, и такого никогда в моей жизни не было, поэтому это запомнилось. Как рассказывала потом жена, они ничего не понимали еще, но весь день сидели, как мышата, прижавшись к ней.

Они этого не помнят, а у меня навсегда отпечаталось: яркое солнечное утро, синее небо и два мелких мальчишки на пороге: увижу, не увижу… Признаюсь, было страшно. Чем это всё закончится, никто же тогда не знал.

Дальше прямо в машине по дороге в Белый дом я написал часть обращения Ельцина к народу, в которой дал конституционно-правовую оценку произошедшего. Как-то неожиданно для себя самого в голове практически в одно мгновение по памяти сложились все статьи Конституции, которые однозначно и убедительно доказывали, что в стране совершен государственный переворот. На этой конструкции строились все другие фразы и действия. Именно этот документ, а потом уже и сама декларация были подписаны президентом прямо на танке возле Белого дома.

И вот, я думаю, важным элементом позиции российского руководства в лице Ельцина и поддержавших его соратников была быстрота юридических действий. Хотя к тому моменту ГКЧП перекрыл нам все каналы связи (интернета тогда не было, а телефоны, факсы и все прочее, естественно, оказались для нас недоступны), почему-то по-прежнему действовала фельдсвязь. Видимо, забыли в суматохе. И мы просто с фельдъегерской службой первые указы и первые обращения президента Ельцина к народу России сумели за пару часов по всей стране разослать, на все каналы телевидения.

И это была вторая ошибка ГКЧП и наш второй успех: победа, пусть не полная, но все же, в информационной войне, в информационном противостоянии.

Что было потом? Попытки взять ситуацию под контроль, решить, как будем действовать в данной ситуации. Были совещание за совещанием, подготовка к защите, выдача оружия.

Я сам с пистолетом Макарова ходил, правда, забыл, откуда он взялся. Но очень четко помню, как он у меня в кармане брюк болтался и своей тяжестью этот карман очень неудобно оттягивал. А я бегу куда-то и думаю: «Сейчас споткнусь, и эта штука сама стрельнет мне в ногу. Вот весело будет». Поэтому я так аккуратненько пистолет из кармана вытащил и положил под диван в кабинете.

Шли часы. Ничего не происходило. Все мы ежеминутно ждали штурма, особенно ночью. Готовились к нему.

Каждое правительственное здание, Дом правительства и Верховного Совета на Краснопресненской набережной в том числе, кстати тогда относительно новый, лет за десять до этого построенный, было оборудовано современным бомбоубежищем.

Ельцин принял решение спуститься в бомбоубежище и дал команду, кто должен туда с ним последовать. Помню, как по лестнице Лужков с супругой спускались, как Хасбулатов шел ступенька за ступенькой с потухшей трубкой во рту.

А я, хотя и входил в число «избранных», помчался в кабинет еще за какими-то бумагами, и поэтому в бомбоубежище не попал. Вернулся в подвал, а они изнутри уже дверь закрутили. Как отсек в подводной лодке. Я поскребся тихонько в эту железную дверь, даже постучал немного. Никто меня не услышал. Ну, я постоял, постоял одиноко и вернулся к себе в кабинет.

А там жизнь бьет ключом. Кто-то бегает, кто-то ходит, кто-то разговаривает, кто-то кричит, кто-то спорит, кто-то оружием гремит. Все вокруг бурлит, и толпа уже огромная собралась. Сижу и думаю про себя: «И чего мне теперь делать?»

Сидел, сидел, ничего не придумал, вышел на улицу и растворился в этой толпе. Наверное, это было тогда правильное решение с точки зрения безопасности. Может быть, на улице было даже более безопасно, чем в бомбоубежище.

Покрутился там, потом вернулся, потом еще раз на улицу вышел, потом снова в Белый дом. И помнится, что где-то со второй на третью ночь я познакомился с Мстиславом Ростроповичем. Сначала мы встретились на первом этаже. Помню, что там еще охрана была. А потом мы с ним сидели где-то на крыше. И Ростропович уже был с автоматом. Такая картина, трогательная и немного нелепая. Сидит на крыше маленький человек, интеллигентный до безумия. Видно, что оружия в руках никогда не держал. А он все-таки держит автомат, потому что намерен защищать свободу.

Я недавно где-то фото его с этим самым автоматом увидел. Странно так было смотреть. А вот в тот день странным всё это не казалось. Ничего такого удивительного. Просто музыкант Ростропович с автоматом, а я, юрист, с пистолетом Макарова. Всё нормально… И, Господи, сколько мы с ним там всего важного и нужного проговорили. Мне кажется, что даже подружились. Потом, кстати, я был у него в гостях в Америке.

Но вот эта бессонная ночь, вооруженный Ростропович, заполненное людьми бомбоубежище, долгое ожидание штурма, страх, просто зримо висящий в воздухе над толпой, ощущаемая всем телом объединяющая нас энергия, энергия решимости, которая заряжает, заводит, заставляет забыть о страхе и чувстве самосохранения… Это останется со мной навсегда.

А потом, 21 августа мы с Руцким, Силаевым, Примаковым, Бакатиным и другими членами российской делегации полетели вызволять Горбачёва из его заточения в Форосе. Садились в Бельбеке. В то время это был военный аэропорт в Крыму.

За несколько часов до нас туда же для переговоров с Михаилом Сергеевичем прибыли практически все заговорщики: Крючков, Язов, Тизяков, Бакланов вместе с Ивашко и Лукьяновым. Горбачёв путчистов принимать отказался. Когда мы прибыли на объект «Заря» в Форосе, они все еще сидели в комнате для гостей. А с российской делегацией долго беседовал, прежде чем отправиться в Москву.

Горбачёв пытался держаться бодро, начал даже раздавать указания. А у меня перед глазами стоит его растерянное лицо, какой-то серо-голубой джемперок… Раиса Максимовна выглядела больной — накануне у нее случился удар. Она очень эмоционально переживала события и, видимо, ждала самого худшего.

В Москву возвращались поздно ночью все вместе, двумя самолетами — на нашем, российском, летели Горбачёв с семьей и Крючков. Его специально поместили на один борт с президентом СССР, чтобы комитетчики не решили сбить самолет в воздухе. Остальные путчисты отправились на своем, союзном. Кадры, когда Горбачёв во Внукове-2 спускается с трапа, а за ним — семья, обошли весь мир.

Прокуратура СССР уже возбудила уголовное дело против ГКЧП, но не решилась арестовать путчистов прямо на летном поле, поскольку там была куча машин союзного КГБ. Тогда этим занялись российские власти. Степанков объявил о задержании Крючкову, кто-то «разобрал» других фигурантов. А мне велели отвезти министра обороны СССР маршала Язова на одну из подмосковных дач. Хочу вам сказать, что при близком общении он мне очень понравился. Вполне разумный и спокойный человек. Очень по-русски объяснил мне, что думает о Янаеве и о Горбачёве, хотя всегда уверял, что матом ругаться не научился, потому как мат хорош не с людьми, а в колхозе, когда быки не слушаются. А в ту ночь он меня, если честно, удивил и насмешил своим умением художественно применять ненормативную лексику. Почти до утра мы с ним проговорили. Потом я уехал в Москву, на работу. Узнал, что Дмитрия Тимофеевича забрали в какой-то подмосковный следственный изолятор, а через несколько дней отправили в Матросскую Тишину.