Надежда Михновец - Три дочери Льва Толстого [litres]

– Да ведь они тоже люди, – сказал Нехлюдов.

– Нет, это не люди, – те, которые могут делать то, что они делают… Нет, вот, говорят, бомбы выдумали и баллоны. Да, подняться на баллоне и посыпать их, как клопов, бомбами, пока выведутся…» [1048]

Поразительно: в Новоспасском концлагере в разговоре Александры Толстой с товарищем Энтиной романный диалог в существе своем отчасти повторился и, больше того, был продолжен. В первые послереволюционные годы стало очевидным, что большевики изменяли формы российской жизни, сформулировав идею Красного террора и активно «образовывая» не примкнувший к ним народ «пулей и штыком». Ранее, 30 августа 1918 года, в связи с покушением Ф. Каплан на Ленина ВЦИК призвал рабочий класс сплотиться и ответить «беспощадным массовым террором против всех врагов революции» [1049]. 5 сентября 1918 года было принято постановление Совета народных комиссаров о «Красном терроре» с целью защиты Советской республики от классовых врагов. Этот акт понимался как ответный на Белый террор.

Александра Львовна спросила товарища Энтину, почему во имя народа новая власть убивает этот же народ: «Но ведь теперь, продолжая войну гражданскую, вы уничтожаете рабочих и крестьян, которые и составляют главный элемент в ваших войсках и в войсках Врангеля и поляков…» [1050]Однако собеседница была убеждена, что нужно безоговорочно избавляться от тех, кто не поддерживает новую власть. «Да, да, убиваем и будем убивать, – горячо и злобно повторила Энтина, – будем убивать, пока они не поймут великого лозунга „Пролетарии всех стран, объединяйтесь!“». В ответ Александра Толстая указала ей на неизбежность следующих репрессий: «Значит, вы все-таки учите пулей и штыком крестьян и рабочих иноземных государств этому лозунгу. Ну а крестьянин, имеющий землю, лошадь, корову, свиней, овец и прочее, он пролетарий?» И услышала в ответ вполне определенное, несущее угрозу: «Нет» [1051]. По контексту этого разговора получилось, что конфликт между государством и крестьянством в будущем неизбежен, а его разрешение принесет серьезные потрясения, что и случилось в конце 1920-х годов во время насильственной коллективизации и агрессивного раскулачивания.

Товарищ Энтина несколько раз приходила беседовать с Толстой, установление гармоничного сообщества людей она относила к не столь далекому будущему. Когда дочь Толстого сказала, что отрицает убийство вообще, молодая женщина ответила: «И мы, коммунисты, также. Мы употребляем убийство как временную меру, для того чтобы достигнуть такого рая на земле, при котором убийство и насилие не будет нужно» [1052].

Подруга А. Л. Толстой, Т. А. Шауфус, будучи сестрой милосердия Красного Креста, обратилась к Ф. Э. Дзержинскому с просьбой о разрешении создать комиссию под эгидой Красного Креста для расследования несправедливых приговоров и получила резкий отказ. Железный Феликс, основатель и глава ВЧК, сказал, что он сам ежедневно подписывает множество смертных приговоров и, вытащив фотографию своего маленького сына в красивом морском костюмчике, добавил: «Если бы понадобилось, я и его приказал бы расстрелять» [1053]. Дзержинский упомянул своего единственного ребенка.

Старых большевиков ужаснули большевистские методы борьбы. Знаменитая революционерка Вера Фигнер не приняла новую власть: «Вы спрашиваете – что делать? Нужна революция. Да, снова революция. Но наша задача слишком грандиозна. Революция слишком необычна, и надо серьезно готовиться к ней. Что толку, если снова угнетенные сядут на место бывших властников? Они сами будут зверьми, даже, может быть, худшими… Нам надо сегодня же начать серьезную и воспитательную работу над собой, звать к ней других… Когда человек поймет в человеке, что он высокая индивидуальность, что он большая ценность, что он свободен так же, как и другой, тогда только станут обновленными наши взаимоотношения, только тогда совершится последняя светлая духовная революция и навсегда отпадут заржавленные цепи» [1054].

Врастание Александры Львовны в жизнь простых людей, ее усиливающееся внимание к человеку из народа, поиск душевного равновесия в обстановке культурных, идеологических и социальных катаклизмов первых послереволюционных лет, категорическое неприятие Красного террора и стойкое духовное противостояние ему, возрождение религиозного чувства и укрепление в православной вере свидетельствуют о том, что мысль Льва Толстого о нравственном совершенствовании как единственной возможности на пути к изменению жизни людей представляется малоприменимой к любому конкретному историческому событию (ближний план жизни), однако в перспективе большого времени (дальний план бытия) она воспринимается иначе и начинает звучать убедительнее.

В Новоспасском концлагере Александра Львовна занялась просветительской деятельностью. В начале сентября 1920 года ее выбрали председателем школьной секции, в лагере планировали открыть школу. Надо заметить, что режим в московских концлагерях был не таким строгим, как в тюрьмах: разрешалось выходить за пределы лагеря, а в отдельных случаях и жить в другом месте. В письме от 19 сентября 1920 года она сообщала: «Одно только хуже – отпуска совсем прекращены, иногда можно пойти в город на несколько часов, но уже без ночевки. Школа наша функционирует вовсю. На днях достала волшебный фонарь [1055]〈…〉 Думаю организовать вечерние лекции» [1056]. Дочь Толстого надеялась, что, «работая в школе и вообще занимаясь с заключенными, так называемыми падшими женщинами, можно как-то добраться до их души и что-то для них сделать» [1057].

На отдельные категории заключенных возлагалась трудовая повинность. В ноябре 1920 года Александру Львовну отправили на принудительные работы в город. Чем она могла заняться? В годы, предшествовавшие заключению, она, как помним, интересовалась лечебным делом, потом овладевала новыми формами хозяйствования, во время Первой мировой войны была не только медицинской сестрой, но и организатором первой медицинской помощи. В первые послереволюционные годы она освоила текстологические и редакторские навыки для работы с рукописями, готовя к изданию первое полное собрание сочинений Л. Н. Толстого. Александра Львовна очень многое умела делать, вместе с тем в Новоспасском монастыре при распределении по объектам сложилась парадоксальная ситуация:

«Несколько человек приехали из автотранспорта комиссариата народного продовольствия. Политических вызвали в контору и записывали их профессии: делопроизводитель, счетовод, чертежник.

– Ваша профессия? – спросили у меня.

Вот тебе и раз. Мне никогда и в голову не приходило, что у меня нет профессии. Чем я в жизни занималась? Редактирование, сельское хозяйство, организационная работа, кооперативы… Все не годится.