Надежда Михновец - Три дочери Льва Толстого [litres]

Кокаинистки, с отравленными табаком и алкоголем организмами, почти все крайние истерички, „девчонки“ не выдержали этого ежедневного ворошения человеческих скелетов и черепов, срывания колец с кистей рук с присохшими на них остатками кожи. Мертвецы преследовали их, они видели их тени, слышали их упреки, их мучили галлюцинации. Ежедневно, как только смеркалось, они видели, как мутной тенью под окнами проплывала человеческая фигура. Она останавливалась у окна, принимала определенные формы монаха в серой рясе и медленно сквозь железные решетки вплывала в камеру.

Женщины бросались в разные стороны, падали на пол, закрывая лицо руками. Наступала общая истерика, острое помешательство, пронзительные визги перемешивались со стоном и жутким хохотом, от ужаса у меня шевелились волосы на голове, немели ноги.

Нигде нервы не расшатываются так, как в заключении. Сумасшествие молниеносной заразой перекинулось в другие камеры» [1021].

Грабили монастырь не только заключенные, но и начальство. Комендант лагеря на ночь отправлял в город на промысел особенно одаренную воровку, часть добычи которой предназначалась ему. Комендант [1022]распоряжался шить платья из церковных одеяний для своих любовниц-заключенных, грабил монастырскую ризницу. Староста Александра Федоровна Платонова рассказала Толстой, что он весьма преуспел в этом и почти все распродал: «Да уж теперь и нет ничего. Знаете, какой крест спустил? Золотой, пять фунтов весу. А это уж так, – сказала она, глядя на дорогую материю и на найденный на полу золотой крест, – архиерейская одежда осталась» [1023].

Советская власть пыталась противостоять воровству на местах, в декабрьском донесении Московского управления принудработ «военному следователю в. трибунала» под грифом «Секретно» отмечено: «При новом коменданте лагеря тов. Скудревиче были обнаружены еще преступления, выразившиеся в хищении и изготовлении для своей жены, заключенной Н.-Спасского лагеря, гр. Никитцевой, платьев из церковных принадлежностей Н.-Спасского монастыря. 2-е дело на 6 листах на гр. Крейс в дополнение к пересланному делу из М. Ч. К. переслано в особую сессию Совнарсуда за № О/С от 4/ХII – 20 г.» [1024].

Однако разграбление гробниц продолжалось и в последующие годы. В 1922 году монахи Братства во имя Преображения Господня [1025]при Новоспасском монастыре обратились к председателю Всероссийского центрального исполнительного комитета М. И. Калинину с заявлением в защиту монастырских ценностей, где было отмечено: «Во время работы комиссии по отборке ценностей [1026]сама комиссия наблюдала случай разрытия могилы заключенными, причем мраморное надгробие было разрушено, а гроб сожжен. И это случай не единичный. Услышьте нашу просьбу, Великий Вождь Русской Республики!» [1027]

В восприятии заключенной Александры Толстой разграбление монастыря комендантом лагеря и воровство бандитки Жоржика, дележ награбленного с ним были явлениями одного порядка. «Да, теперь царство Жоржиков. Жоржики развернулись во всю широту своей натуры. Им есть место в Советской республике, им вольно и легко живется».

13 октября Толстая записала в дневнике:

«Проснулась рано. Все в камере спят. Лежала и думала. Думала о том, как близки между собой по своему духовному развитию Жоржики и большевики. Большевики насилием хотят достигнуть материального равенства людей. Берут силой у богатого, отдают бедному.

Жоржик тоже берет у богатого себе и другим.

– Я бедных не обижаю, – говорила она, – я только у богатого граблю, а с бедными делюсь.

И действительно, когда Жоржик возвращается с добычей, она все раздает своим товаркам.

Бога нет, говорят большевики, „кто в Бога верит, не может быть коммунистом“, пишет Бухарин в своей „Азбуке коммунизма“ [1028]. Следовательно, нет всех тех духовных нравственных начал, во имя которых человеку надлежит стремиться к высшему благу. Есть жизнь тела, и вот для этой жизни большевики стремятся к равенству, не понимая того, что оно недостижимо, тогда как если ставить идеалом стремление к совершенству, то этим самым нельзя допустить равенства, оно приходит само собой» [1029].

В Советской России все разом стали гражданами. Теперь и графиня Александра Львовна Толстая – гражданка, а ее инициалы и фамилию представители новой власти либо искажали по причине своей неграмотности, либо писали с ошибками по невнимательности. Так, в постановлении Политбюро ЦК РКП(б) об аресте дочери Льва Толстого Александры от 15 мая 1920 года была допущена ошибка: «Поручить т. Агранову закончить дело С. Л. Толстой не позже недельного срока и о результатах доложить в Оргбюро» [1030]. На Лубянке, а позднее и в Новоспасском лагере в качестве гражданок оказались спекулянтки, воровки, самогонщицы, жены офицеров, ушедших к белым, проститутки, бандитки, кокаинистки, крестьянки и аристократки. Состав заключенных с течением времени менялся: в ноябре в концлагере появилась «знаменитая мошенница, баронесса фон Штейн [1031], по прозвищу Сонька Золотая Ручка» [1032].

Немаловажен в таком случае вопрос о характере общения между заключенными. Воспоминания Александры Толстой свидетельствуют об отсутствии остроты в отношениях между бывшими дворянками и низами. Во время Первой мировой войны социальная и политическая рознь еще давали себя знать: врач-социалистка, как помним, заставляла графиню А. Л. Толстую, попавшую к ней в подчинение, работать за троих. В Новоспасском концлагере, судя по записям Александры Львовны, не было случаев злобы и мести в отношении дворян со стороны воровок и проституток. Но не было и единения.

Я. С. Агранов

Дамы, еще совсем недавно принадлежавшие к высшему обществу Российской империи, сторонились других арестанток. Как-то в воскресенье, в день свиданий, заключенные собрались у ворот, поблизости от которых были захоронения. Толстая вспоминала: «Проститутка Зинка нацепила на голову могильный венок и выплясывала около ворот, напевая похабную песню, кое-где около памятников и на плитах сидели по двое, разговаривали. В дальнем уголке на выступе памятника сидела баронесса Корф с другой старушкой, приятельницей, которая каждое воскресенье приходила к ней, принося скромную передачу, главное – немножко кофе, без которого баронесса не могла существовать. Обе они сидели прямые, высохшие, подобранные, точно боясь запачкаться окружающей их физической и моральной грязью. До меня долетали обрывки французских фраз» [1033]. Однако отгородиться от заключенных, как это пыталась сделать баронесса Корф, не представлялось Толстой возможным: она хорошо понимала, что все вместе они стали отверженными.