Надежда Михновец - Три дочери Льва Толстого [litres]

Драматическое и смешное уравновешивали друг друга, и появлялись силы и надежда на лучшее в дальнейшей жизни.

Вместе с тем Толстая-эмигрантка не отказалась от описания самых тяжелых случаев в жизни московского концлагеря. Однажды дочь Толстого была свидетельницей крайнего отчаяния человека – юной девушки Нади. Ее история, по-видимому, была обычной для военного времени: «Она жила с семьей в пограничной полосе, в Западном крае. Почему-то она оказалась оторванной oт семьи, и, когда пробиралась домой, ее схватили красные и обвинили в шпионаже. Ей было шестнадцать лет, она училась в пятом классе гимназии» [1080]. Душа юной Нади, попавшей сначала в водоворот войны, а потом в тюрьму, где ее поочередно насиловали надзиратели, была опустошена, гимназистка из хорошей семьи была оглушена обрушившимся на нее новым невыносимым знанием и глубиной разврата. Каким-то образом Надя, с чьей-то помощью пристрастившаяся к кокаину, попала в московский Новоспасский монастырь в концлагерь. Баронесса Каульбарс попыталась возродить в ее душе надежду, однако услышала в ответ: «Неправда, неправда все это! Если Бог существует, разве Он допустил бы!.. Ха, ха, ха! Сказали тоже, Бог… ха, ха, ха!» Александра Львовна спустя годы вспоминала услышанное: «И долго в ушах звенел безумный, истерический хохот отравленной кокаином девушки, потрясая душу беспросветным ужасом» [1081].

И все же духовный взор мемуаристки был обращен к лучшему в людях тех страшных послереволюционных лет. В 1966 году в нью-йоркской студии «Радио Свобода» Александру Львовну спросили, почему она дала книге название «Проблески во тьме» [1082], и услышали в ответ: «Видите ли, тьма – это, конечно, советская действительность, жестокость советская, которую просто трудно описать, нельзя описать, потому что это было все так ужасно, когда чекисты топтали беременную женщину в Ясной Поляне, она потом выкинула, потому что отнимали последний хлеб у нее. И в этой тьме, в этой жестокости и непроглядной тьме столько было проблесков, даже, я скажу, как я описываю в этой книге, в надзирателях. Даже солдаты, которые вели священника из тюрьмы ГПУ, говорили: „За что его, такого старого? Что он им сделал?“ Эти проблески были в детях, эти проблески были в крестьянах, эти проблески даже, я скажу, были в самих руководителях, потому что в каждом человеке есть хорошее. Они это заглушают своими партийными убеждениями, стараются быть жестокими, но на самом деле душа человеческая жива даже в самых злых советчиках. И вот эти проблески давали возможность, силу и энергию продолжить работу. Если бы не это растягивание [1083]моей совести, я бы из России никогда не уехала. Если бы мне дали спокойно жить, делать то, что я считаю нужным, не попирать взгляды моего отца, я бы осталась, потому что русский народ я всегда любила, люблю, никогда не забуду, и никогда не забуду ни Россию, ни русского народа, который так любил мой отец и который я продолжаю любить до сих пор» [1084].

Александра Толстая. 1950-е

Встречи с людьми, неугодными советской власти, навсегда остались в памяти Александры Толстой. В интервью, данном в 1962 году в нью-йоркской студии «Радио Свобода», она подчеркнула: «Я знала и тюрьму ГПУ [1085], и лагерь Новоспасский, где я провела несколько месяцев. Я встретила там самых лучших людей, цвет русской интеллигенции, культуры…» [1086]

Была в этой истории и другая, чрезвычайно много объясняющая в последующей жизни младшей дочери Толстого сторона: в застенках Лубянки и в буднях Новоспасского монастыря Александра Львовна узнала изнанку становящейся советской власти и до конца своих дней оставалась ее несгибаемым противником.

Военные и тюремно-лагерные страницы жизни Александры Львовны Толстой были частью широкого потока русской жизни, движение которого – начиная с первой русской революции 1905–1907 годов – набирало мощь и привело через испытания Первой мировой войны к двум революциям 1917 года – Февральской и Октябрьской. Затем наступило время, с которым вполне соотносимо высказывание Константина Левина, героя толстовского романа «Анна Каренина»: все «переворотилось и только укладывается». Жизнь России коренным образом изменилась, и ее новый – советский – уклад формировался в первые послереволюционные годы, а обретал устойчивые очертания во второй половине 1920-х годов, когда, по выражению Александры Львовны, начала восходить «звезда Сталина». Об этих годах в жизни двух дочерей Толстого, с 1917-го по 1929-й, и пойдет речь.

То, что отстаивала в острых спорах с мужем Софья Андреевна Толстая, во имя чего боролась, заботясь о сыновьях и внуках, рушилось у нее на глазах после Октябрьской революции. В годы, прожитые без мужа, Софья Андреевна изменилась. По воспоминаниям Татьяны Львовны, переехавшей в 1915 году в Ясную Поляну, толстовские взгляды ей сделались «менее чужды».

Яснополянская жизнь, конечно же, оказалась включена в водоворот революционных событий. 10 марта 1917 года Т. Л. Сухотина писала брату Сергею:

«Ты хочешь знать, как в Ясной была встречена революция. Да так же, как и везде: с спокойным чувством удовлетворения.

Мужики, как всегда недоверчивые и осторожные, держатся по отношению к новой власти так, как, бывало, Филипп Родивоныч [1087], говаривавший, что „хвалить надоть погодить“. Но старой власти никто не жалеет, и то, что я слышала в последнее время на деревне о царе, царице и пр., доказывало, что недовольство правительством насытило всю Россию до такой степени, что уже больше его никто терпеть не мог.

Можно старую власть искренно поблагодарить за то, что она была настолько плоха, что из-за нее нет борьбы, и поэтому революция проходит так беспримерно мирно.

Если в народе революция прошла спокойно и сдержанно, то у рабочих и железнодорожников большое волнение».

Утром 5 марта в Ясную Поляну пришли колонны рабочих Косогорского металлургического завода. Это событие осветила в письме Татьяна Львовна. Она сообщила о стихийном собрании в усадьбе, о речи матери, поставленной митингующими на табурет, чтобы ее увидели и услышали собравшиеся, о всеобщем порыве идти к могиле Толстого: «…мы по страшным сугробам, по неистовой метели, при лютом морозе – утром было –20 o – все пошли на могилу. Люди шли по пояс в снегу, были девицы в мелких калошах на туфельки. Но все пёрли против бешеной метели. На могиле пели „Вечную память“, благодарили Толстого за то, что он сделал в пользу свободы, потом „снимались“ и вернулись к дому за путеводителями по Ясной Поляне, которых раскупили с полсотни» [1088].