Надежда Михновец - Три дочери Льва Толстого [litres]

Колоритно передал сложившуюся ситуацию В. Ф. Булгаков: «Целый ряд других отдаленных родственников Толстого, при его жизни даже не бывавших в доме, нашел здесь свой приют, после того как их собственные имения ликвидированы были революцией. Все они ничего не делали, разводили между собой романы, читали и расхищали книги из яснополянской библиотеки, портили мебель и просили кушать, кушать, кушать…» [1101]И Сергеенко развернул бурную продовольственную деятельность, в декабре С. А. Толстая писала: «Нам помогает Сергеенко всего доставать: ржи, макарон, фасоли, рису» [1102]. Тем не менее время было трудным: через несколько месяцев, 6 февраля 1918 года, Софья Андреевна пометила в дневнике: «Забота о хлебе в будущем делается все настоятельней» [1103].

С самого начала было понятно, что Петр Алексеевич Сергеенко заражен манией величия. Он беспардонно вмешивался в хозяйскую деятельность Татьяны Львовны, был непочтителен в общении с С. А. Толстой и ее сестрой Татьяной Андреевной. 4 апреля Софья Андреевна записала: «Сегодня была неприятность с П. А. Сергеенко. Он нагрубил мне, а я ему сказала, что, если б Лев Ник. мог слышать, как посторонний человек груб с его женой, он выбросил бы его в окно» [1104]. Тон Сергеенко и его помощника Оболенского в общении с яснополянцами «был властный, самоуверенный и даже высокомерный» [1105].

Сергеенко, авантюрист по своей природе, обладал какими-то невероятными умениями по добыче продовольствия и различных товаров. «В качестве самозваного „комиссара“ он все держал в своих руках, комната его – бывший кабинет Л. Н. Толстого в 1870-х и 1880-х годах – завалена была продовольствием, обувью, кусками материи и прочими житейскими благами, распределявшимися им среди обитателей дома и Ясной Поляны по своему усмотрению и без всякого контроля» [1106]. Сергеенко обеспечивал яснополянцев – и его иронически прозвали «батюшка-благодетель», он способствовал делу охраны усадьбы – и все терпели его разрастающуюся над ними власть. В той иронии все-таки присутствовала и благодарность: в сложное время и сочетания чувств были неожиданными. С. А. Толстая со временем подчинилась сергеенковским порядкам и даже стала заискивать перед ним, на что с изумлением обратил внимание В. Ф. Булгаков.

Еще в январе 1918 года в очередной раз поползли слухи о возможном погроме усадьбы. Однако зиму прожили спокойно, но ранней весной вновь начались крестьянские сходы, вызванные тем, что в соседних деревнях стали распахивать бывшие помещичьи земли. Центральные органы власти были поставлены в известность о крестьянских настроениях (прежде всего Петром Сергеенко). И в ответ на грозящую опасность Совнарком под председательством В. И. Ленина принял специальное постановление от 30 марта о защите прав вдовы писателя (усадьба должна была находиться в ее пожизненном пользовании), о признании имения «не подлежащим разверстке между гражданами», о государственной охране Ясной Поляны. Несмотря на это, некоторые крестьяне все-таки намеревались приступить к распашке усадебной земли. Страсти удалось притушить, но было ясно: необходим общественный орган, который мог бы противостоять любым действиям, угрожающим дому и усадьбе.

Решение было найдено. Еще в 1917 году по инициативе друзей Толстого в Туле возникло общество, которое взяло на себя заботу об охране усадьбы. В 1918 году оно было официально признано, и 26 апреля Тульским окружным судом был зарегистрирован устав Просветительского общества «Ясная Поляна» в память Л. Н. Толстого. В задачи Общества входило сохранение усадьбы, могилы писателя, мемориальных вещей, превращение Ясной Поляны в культурно-просветительный центр, строительство библиотеки, школ. Председателем избрали П. А. Сергеенко, секретарем – Е. Д. Высокомирного.

Татьяна Львовна была занята решением насущных проблем, летом завела огород. «Работаю много нынешним летом, но могла бы работать больше, – писала она в дневнике. – У меня 4 огорода: один под картофелем, другой под капустой и два под разными овощами. Кроме того, клумбы в палисадниках все засеяны овощами. Очень красивы две круглые клумбы, где посередине посажена кукуруза, потом венок фасоли, потом свеклы и салата. Часто целый завтрак или обед состоит из одних плодов моих рук, и мне это очень весело, но по слабости хотелось бы, чтобы другие это больше ценили, чем они это делают» [1107]. У ее двенадцатилетней дочери Тани был свой огород, и она тоже работала. Еще в конце 1917 года младшая Таня записала в своем дневнике: «Я вчера играла в бумажные куклы, которые мне сделала мама́. На днях я отобрала семян, которые я хочу сеять весной на грядку, которую мне даст мама. (Мама́ мне дает 10 аршин грядки)» [1108].

Все это время Софью Андреевну беспокоило настроение старшей дочери. «Главное утешение мое, – еще зимой отметила вдова Толстого, – это дочь Таня. Но если б она была радостна и счастлива. А то жаль ее» [1109]. Однако Татьяна Львовна находила духовную опору, продолжая заниматься и любимыми делами: работой над воспоминаниями и рисованием. «Я плакала от радости, читая письма папá, – писала она в дневнике 21 июля 1918 года. – Может быть, моя жизнь никому не нужна, но я получаю минуты огромного наслаждения. Дай Бог, чтобы Танин ум имел достаточно досуга для развития, чтобы понять своего деда. Как он пишет в письмах к Страхову и Фету об искусстве, о литературе, Пушкине! Как часто я грущу о том, что я не жила с ним такая, какая я теперь. Я могла бы дать ему больше сочувствия, понимания и разумной любви, чем тогда, когда я была поглощена мужем, ребенком и главное – собой» [1110]. Через день давала уроки рисования детям: дочери, Соне и Илье Толстым, Сереже и Маше Оболенским, Мише Сергеенко. По утрам писала воспоминания, ее книгу собиралась напечатать издательская фирма «Задруга» [1111]. В конце августа организовала в Москве детский утренник в большой аудитории Политехнического музея.

Деятельность Сергеенко претила Татьяне Львовне, в августе она определила ее суть: «Он сидит в Ясной и именем Льва Толстого сохраняет помещичий строй, буржуазную, праздную жизнь, излишества и земельную собственность». И Сухотина всеми силами стремилась «вон из Ясной Поляны», где на каждом шагу она чувствовала «фальшь и притворство» [1112].

Забота о хозяйстве лежала на Татьяне Львовне, однако руководить им ей не хотелось. В дневнике она размышляла над причинами этого нежелания: «Я всю жизнь ненавидела большие хозяйства и имения и всегда (хотя рок меня и ставил всегда в эти ненавистные условия) сторонилась хотя бы от участия в хозяйстве. Теперь же судьба, точно на смех мне, поставила меня в такое положение, что вожжи яснополянского хозяйства незаметно и по необходимости попали в мои руки». Она рассчитывала коренным образом изменить эту ситуацию, отказаться от управления, при этом трезво оценивала свое нынешнее материальное положение: богатство разом сменилось бедностью.