Надежда Михновец - Три дочери Льва Толстого [litres]

Отношение Л. Н. Толстого к войне было сложным. Он сам был участником военных сражений. С 30 мая 1851 года и до конца января 1854 года пробыл на Кавказе. Сначала принимал участие в военных действиях в качестве волонтера (то есть добровольца), затем – юнкера. Толстой в чине подпоручика защищал осажденный Севастополь (ноябрь 1854 года – ноябрь 1855 года). Вышел в отставку в 1856 году в чине поручика. Во время Русско-турецкой войны [913]Толстой был в тяжелом душевном состоянии: «Мрачный и озабоченный, – вспоминала Софья Андреевна, – он ничего не мог делать и говорил: „Не могу работать и писать, пока война. Так же как пока где-нибудь пожар, то ничего уже нельзя делать“. 〈…〉 Мысль идти на войну все больше и больше овладевала им и наконец приняла острый характер. Лев Ник. стал серьезно собираться на войну. Не могу я сидеть дома, – говорил он, – когда знаю, что там идут сражения» [914]. Софья Андреевна Толстая вспоминала, что в 1876 году она с трудом смогла удержать мужа от турецкой войны, когда он «хотел идти и говорил, что все порядочные люди пошли…» [915]

К войне как устойчивому факту человеческой истории, противоречащему христианской заповеди «Не убий», поздний Л. Н. Толстой относился резко отрицательно. В июле 1909 года он в качестве избранного почетного члена получил приглашение в Стокгольм на Конгресс мира, проведение которого планировалось в августе того же года. Муж и жена Толстые собирались поехать в Стокгольм, однако затем их поездка по ряду причин расстроилась.

Для этого конгресса Толстой готовил доклад. В одном из его вариантов он писал: «Мы хотим противодействовать величайшему злу, удручающему человечество, величайшему греху, войне, хотим противодействовать тому преступлению убийства человека человеком, которое с самой глубокой древности считалось необходимым условием жизни народов, участие в котором считалось 〈доблестью, добродетелью и〉 священной обязанностью, главные участники которого считались 〈и считаются〉 величайшими людьми, героями и которое до сих пор не только существует, но все больше и больше захватывает народы, разоряет их, губит их жизнь и самым действительным способом развращает их» [916]. Толстой предельно заострил вопрос: «Государство или христианство, убийство или любовь? Хотим мы или не хотим этого, дилемма эта, уже давно стоявшая перед христианским человечеством, теперь с особенной резкостью стоит перед нами и все настоятельнее и настоятельнее требует того или иного разрешения» [917].

В итоговом тексте доклада Лев Толстой призывает называть вещи своими именами: люди «знают, но только не решаются высказать, сказать, что, как бы ни называли люди убийство, убийство всегда есть убийство, преступное, позорное дело. И стоит ясно, определенно и громко, как мы можем сделать это здесь, сказать это, и люди перестанут видеть то, что им казалось, что они видели, и увидят то, что действительно видят. Перестанут видеть: служение отечеству, геройство войны, военную славу, патриотизм, и увидят то, что есть: голое, преступное дело убийства. А если люди увидят это, то и сделается то же, что сделалось в сказке: тем, кто делает преступное дело, станет стыдно, а те, кто уверял себя, что они не видят преступности убийства, увидят его и перестанут быть убийцами» [918].

В мае 1910 года Толстой вновь получил приглашение на конгресс в Стокгольм. В июле он написал, доработав текст доклада 1909 года, «Добавление к докладу на Конгрессе мира», в котором выразил «мысль о полной бесполезности выработки на конгрессах новых законов, обеспечивающих мир между ненавидящими друг друга и полагающими свое благо в наибольшем распространении своей власти народами. Считаю, – писал он, – выработку на конгрессах новых законов, обеспечивающих мир, бесполезным, главное, потому, что закон, несомненно обеспечивающий мир среди всего мира, закон, выраженный двумя словами „не убий“, известен всему миру и не может не быть известен и 〈всем высоко просвещенным〉 членам конгресса. 〈…〉 нужны нам 〈не союзы〉, не конгрессы, устраиваемые императорами и королями, главными начальниками войск, не рассуждения на этих конгрессах об устройстве жизни других людей, а только одно: исполнить в жизни тот известный нам и признаваемый нами закон любви к Богу и ближнему, который ни в каком случае не совместим с готовностью к убийству и самым убийством ближнего» [919].

Александра Львовна поддержала позицию отца: «Какой смысл во всех этих конференциях, бесконечных рассуждениях о мире, если не принять учения Христа и заповеди „не убий“ как основной закон. Или необходимо добиваться полного разоружения всех стран, или продолжать то, что сейчас происходит: допущение орудий разрушения для защиты. Но где граница? У одной страны 50 000 войска, другая мобилизует армию в 100 000 для защиты страны, и так до бесконечности. И пока люди не поймут греха убийства одним другого – войны будут продолжаться. А результаты войны? Падение нравов, революции» [920].

Запись Александры Львовны Толстой свидетельствует не только о неизменном следовании дочери заветам отца, но и об убеждении, сформировавшемся в обстановке апокалипсических событий Первой мировой войны.

Кавказский фронт. Перевозка раненых. 1916

31 мая 1917 года Александра писала сестре: «Ты за меня не бойся. Я знаю, что для тебя страшнее мои плохие поступки, чем снаряды и газы, но последнее время настроение очень серьезное и хорошее, хотя и усталое. Все больше и больше чувствую и знаю, что только во внутренней, духовной жизни надо искать спасения и для себя, и для других людей. Думаю, что после всех ужасов войны и революции люди будут искать спасения там, где нужно, т. е. в Боге» [921].

1914–1918 годы – время крупных перемен в семье Толстых.

В самом начале войны умер муж Татьяны Львовны – Михаил Сергеевич Сухотин. Сорокадевятилетняя Т. Л. Сухотина овдовела. Из Кочетов вместе с дочерью она переехала в Ясную Поляну. В феврале 1916 года в Петрограде случилось непредвиденное: от внезапной болезни скоропостижно скончался тридцативосьмилетний Андрей Львович Толстой. Последние годы были весьма удачными в его карьере: в столице он служил чиновником по особым поручениям в Министерстве земледелия. Надо заметить, что Андрей – единственный из сыновей Льва Толстого, ставший высокопоставленным чиновником. Он дружил с видным государственным деятелем А. В. Кривошеиным, который в 1914–1915 годах определял экономическую политику правительства Российской империи. Андрей Львович был знаком с великим князем Михаилом Александровичем. Среди многочисленных венков на похоронах Андрея Львовича были и венки от морганатической жены [922]великого князя Михаила Александровича, и от великой княжны Ольги Николаевны. Андрея Львовича «похоронили „по первому разряду“ в Александро-Невской лавре рядом с убитым премьером Петром Столыпиным» [923], – подчеркнул в своей книге «Опыт моей жизни» Лев Львович Толстой.