Александр Волков-Муромцев - Палаццо Волкофф. Мемуары художника

Вскоре после моего приезда в Петербург [в 1867 г.], я был приглашен Великой княгиней Еленой Павловной во дворец на Каменном острове к десяти часам вечера: у нее было плохое зрение, и она принимала посетителей только при мягком естественном освещении, какое и бывает летом в Петербурге в это время.

Я был взволнован и нервничал при мысли быть представленным Великой княгине. Мне было известно мнение всей России об этой принцессе Вюртембергской, всё еще красивой женщине в свои пятьдесят пять лет, обладающей тонким умом. Она была вдовой Великого князя Михаила, брата Александра I и Николая I. В честь нее Шатобриан, посол Франции в Риме в 1829 году, дал знаменитый бал на Вилле Медичи. Я знал, что Великая княгиня собирала вокруг себя всех наиболее просвещенных людей страны, и что никто, как она, так не помог слабым интеллектуальным силам в России.

Леруа-Больё [183]хорошо описал эту замечательную женщину:

Эта принцесса, которая после своего замужеством сменила скромный и веселый маленький Штутгартский двор на холодный и пышный Императорский, сыграла свою важную роль в Петербурге после смерти своего супруга в 1849 году и еще более — после смерти своего шурина Николая. Прекрасно образованная и серьезная, она интересовалась поощрением искусства и науки, по той причине, что решила не стремиться к прямому политическому влиянию. Уставшая от роскошного двора, живя серьезно и мирно в Петербурге, она превратила свой дом, красивый Михайловский дворец, в место встречи для художников, писателей, сановников и всех выдающихся людей. В XVIII веке это бы назвали «салоном», и, в самом деле, в момент большого импульса, который получили тогда идеи науки, эта царская гостиная стала центром для всех тех, кто считал себя «либералами». Ее заслуга — в том, что она интересовалась всем тем, что касалось ее второй родины. Она не позволяла, чтобы сухие детали управления в области права, политэкономии и финансов скрывали от нее. И она вступила в эти сферы твердыми шагами, ведомая своими советниками, отдавшими свои знания в ее распоряжение взамен на ее веру в них, как в проводников.

Великая княгиня Елена Павловна, портрет работы Софи Шередам, 1824 г.

Я только что вернулся в Россию и действительно плохо понимал, что происходило. Страна проходила через исключительно тяжелый кризис, какого никогда прежде не было во всей русской истории. 17 февраля 1861 года крестьяне были освобождены от крепостной зависимости: это освободило их от рабского труда с выделением им земель, отобранных от собственников, на которых крестьяне всегда проживали. Эта огромная работа не была еще завершена.

Разумеется, я боялся показать свое невежество княгине, имевшей, благодаря европейской широте мышления, серьезный интерес в продвижении работы по отмене крепостного права. К тому же, я не мог уйти от мысли о том, что говорю с человеком, у которого моя мать провела несколько лет в качестве фрейлины, и к которому, как говорил мне мой отец, она испытывала глубокую привязанность. Мои эмоции становились еще сильнее, так как я знал о привязанности Великой княгини к моей матери.

Меня провели в комнату, где я увидел Великую княгиню, сидящей с баронессой Раден [184], ее секретарем. Вскоре разговор перешел к научным темам, и, в частности, к работе Гельмгольца «Tonempfindung» [185]. Великая княгиня удивила меня своими знаниями, и я попытался выразить свое восхищение, в то же время, интересуясь, как она их приобрела. Она ответила, что каждый раз, когда она ездила в Германию с баронессой Раден, ее величайшим удовольствием было встречаться со знаменитыми профессорами, чтобы приобретать знания таким же путем, как и любой другой студент.

К счастью, я был подкован в вопросах, рассматриваемых в работах Гельмгольца, которого знал лично. Мне было тогда двадцать три года, и я мало был осведомлен об этикете при дворе — ведь я не мог его приобрести в Гейдельберге среди своих товарищей. Очень скоро я забыл, кто сидит передо мной, и мой энтузиазм к вопросам науки заставил меня вскочить с кресла и ходить взад-вперед, громко говоря и жестикулируя. Не знаю, сколько это продолжалось, но Великая княгиня вдруг сказала, улыбаясь: «Почему бы Вам не взять мою руку?»

Сколько времени я не замечал ее протянутую руку, не могу сказать, знаю только, что сильно пристыженный, я поцеловал ее руку самым неуклюжим образом.

«Чем Вы занимаетесь в Петербурге? — спросила она, — и как Вы проводите вечера?»

«Пока ничем не занят, — ответил я. — Я не знаю никого и не вижусь ни с кем, потому что все мои близкие в это время года живут в деревне».

«Хотели бы Вы попасть на государственную службу?» — спросила она.

«Материальное положение моего отца сильно затронуто отменой крепостного права, — ответил я, — поэтому у меня не так много средств, чтобы я мог посвятить себя науке, как мне бы того хотелось, и обязан искать должность».

«А какую бы карьеру Вы предпочли? — спросила она. — Дипломатическую, в министерстве финансов, или на службе правительству, или что-то еще?» — продолжала она.

«Больше всего меня интересует сельское хозяйство и всё с ним связанное».

«Прекрасно, тогда сходите к министру Зеленому [186]и скажите, что это я направила Вас к нему. А раз уж Вы тут в одиночестве, приходите проводить Ваши вечера сюда. Вы всегда найдете кого-нибудь в гостиной».

Я раскланялся… Затем Великая княгиня поднялась и я попрощался, как умел, с этими двумя грациозными и образованными дамами, а на следующий день пошел к министру.

Нужно было помнить, что в России — самой сельскохозяйственной стране в мире — не было даже министра сельского хозяйства! «Министерством» являлся всего лишь отдел по государственным землям. Тем не менее, Петровско- Разумовская академия уже существовала в Москве, и кроме нее, было еще два или три сельскохозяйственных института в провинциях.

Министром был генерал в отставке, старый моряк с крестом, который усадив меня, принялся расспрашивать.

«Кто Вы и где Вы учились?» — сразу же спросил он меня.

«Я учился в Дерпте, где получил степень магистра сельского хозяйства, и в Гейдельберге, где получил степень доктора философии».

«Что Вы думаете о практических школах по сельскому хозяйству?» — спросил он меня.

«Я думаю, что они весьма необходимы, — ответил я, — но их польза не станет большой, если люди, которые будут руководить ими, не будут иметь прочные знания, основанные на научной основе».

«Что Вы думаете о сельскохозяйственной академии в Москве?» — спросил он.

Я, хорошо знавший, чего стоили студенты, когда они покидали стены той академии — известные всем своим невежеством — предпочел не отвечать то, что я думаю о ней, и я стал объяснять свою точку зрения на то, как должен быть организован сельскохозяйственный институт. Ведь в 1866–1867 годах работы по отмене крепостного права вызвали необходимость совершенно новых мер, чтобы помочь сельскому хозяйству преодолеть трудности из-за новых условий.