Джо Байден - Сдержать обещания. В жизни и политике

– Значит, ты за него? – спросил президент.

– Насколько мне известно, он может пройти Сенат. Я мог бы проголосовать за него, но недостаточно хорошо его знаю.

– Ясно, – нажимал президент. – Ты за него.

Я повернулся к своему бывшему коллеге из Теннесси: «Скажи ему, Говард».

Недавно я присутствовал на совещаниях по вопросам внешней политики, на которых президент выглядел довольно безучастно, но сегодня глаза у Рейгана блестели.

– Джо, – произнес он, когда я встал, чтобы уйти, – у тебя есть еще несколько минут?

– Конечно, мистер президент.

Рейган взял меня под руку и повел к двери в свой личный кабинет. Он открыл дверь, и внутри оказался судья Кеннеди. «Тони, – обратился к нему президент, – Джо говорит, что он за тебя!»

Я попытался объяснить судье Кеннеди и президенту Рейгану, что это не совсем то, что я сказал, но Рейган был не из тех, кто углубляется в детали. Он действовал, принимая решения по существу. Надо отдать должное Рейгану – он умел ловко улаживать дела. Мне даже понравилось то, как хорошо отрепетирован этот спектакль. И президент не был лишен определенного обаяния. Он знал способ, как заставить человека проявить инициативу и помочь ему.

В отличие от Борка судья Энтони Кеннеди прошел через Сенат беспрепятственно. И за те почти 20 лет, что он занимал свое место, я ни разу не пожалел, что обменял Борка на Кеннеди. К концу января 1988 года Кеннеди получил одобрение судебного комитета и отправился в Верховный суд. А я наконец смог переключить свое внимание на что-нибудь другое.

Когда в сентябре мы попали в тяжелую ситуацию, Джилл блестяще справлялась. Но теперь она раскисла. Она говорила, что это похоже на удар в живот. Вспоминая то безумие, журналистов, толпившихся возле нашего дома, вертолеты над головой, она чувствовала угрозу и печаль. Она была рада, что все закончилось, но почему-то день ото дня становилось все труднее. Объявив о прекращении своей президентской кампании, я был вынужден вернуться к внешней жизни, а Джилл оказалось проще вернуться к тишине домашнего уюта. Ей вдруг разонравилось ходить в магазин за продуктами. Все, кого она встречала, по ее словам, считали, что должны что-то сказать о ее проблемах. Люди подходили к ней, и она видела, что они смущены, как будто от них требовалось выразить соболезнования. Она просто хотела нормальной жизни, а все было ненормально.

Джилл была единственным человеком, который знал (которому я позволял увидеть), насколько я был опустошен. На людях мне было прекрасно. Дома, когда дети ложились спать и мы оставались вдвоем, я впадал в уныние. По вечерам, после тяжелого дня, мы с Джилл сидели и разговаривали. Или, например, Джилл принимала ванну, а я пододвигал табуретку и садился рядом.

«Так трудно улыбаться», – призналась она однажды.

«Знаю, – сказал я. – Все наладится».

Оценка Рейганом Борка («Не так уж он был и хорош») была ценным напоминанием: эпитафию человеку могут написать и при жизни, когда последний бой еще не окончен. Пока я еще был в игре, у меня был шанс вернуть свое доброе имя. Я даже получил некоторое одобрение в прессе от Дэвида Бродера, который позвонил Вэл, когда моя кампания разваливалась на части. Позже Вэл рассказала мне, что он попросил ее поговорить обо мне без протокола. «Никто ничего особо не знает о твоем брате, – сказал он. – Расскажи мне о нем – о том, что у него там внутри». Вэл никогда не чувствовала себя непринужденно в общении с журналистами, но в конце концов согласилась поговорить с Бродером. И он на самом деле сказал кое-что хорошее обо мне в своей надгробной речи на похоронах моей кампании:

Фокус был слишком узким, чтобы оценить по достоинству этого человека. Он импульсивен, но не все его побуждения продиктованы эгоизмом или гордыней. Его сестра Вэлери рассказывает трогательные и убедительные истории о том, как добр ее старший брат и как он заботится о ней. А прошлым летом в Чикаго я видел, как он покинул шумное собрание своих фанатов (многие из них были политическими активистами, от участия которых в собственной компании не отказался бы ни один кандидат в президенты) и заперся почти на час с незнакомцем, который делился с ним своими проблемами. Тот чуть не рыдал, рассказывая Байдену, что только что узнал о том, что смертельно болен СПИДом. С угрозой своей жизни он еще мог справиться, но только не с перспективой финансового банкротства семьи из-за дорогого лечения. «Что же это за общество такое?» – восклицал он в отчаянии. Это все, что мне удалось подслушать. Остальное происходило между Байденом и этим человеком. Байден нашел способ помочь ему, хотя бы выслушав, и когда я увидел того мужчину позже, он казался гораздо спокойнее. Байден сделал это из сострадания. Такое великодушие тоже заслуживает внимания, когда мы говорим об ушедшем кандидате.

В рождественские праздники я согласился на длинное интервью с Бродером. В первый день нового 1988 года вышла большая статья, написанная по итогам нашей беседы, в которой он любезно отметил мою серьезность в решении вопросов и мою роль сенатского эксперта по международным делам. На следующей неделе Бродер опубликовал еще одну статью, в которой выразил свою личную позицию:

На мой взгляд (а я известный скептик), Байден невероятно вырос за четыре месяца, прошедших с тех пор, как он снялся с президентской гонки в водовороте разногласий. Он начал впечатляюще, проведя слушания в судебном комитете по кандидатурам судей Роберта Борка и Энтони Кеннеди со знанием дела, тактом и с позиций справедливости, чем заслужил похвалу членов обеих партий… Как бы одарен он ни был в свои 45 лет, думаю, что демократы посчитают его гораздо более сильным кандидатом в президенты в 49, 53, 57 или 61 год. А тем временем у Делавэра и всей страны есть сенатор, который оказывает нам немалую услугу, беря на себя решение некоторых из самых важных задач, с которыми мы сталкиваемся.

Мне не терпелось вернуться к общественной жизни, но принимать приглашения выступить я стал только в начале февраля. На вторую неделю февраля я запланировал выступления в Скрантоне, Рочестерском университете, Рочестерском технологическом институте и Йельском университете. В основном речь шла о моей роли в ратификации Сенатом договора по РСМД, но я знал, что будут и политические вопросы. День, на который было назначено собрание в Айове, стремительно приближался. На следующей неделе предстояли праймериз в Нью-Гэмпшире. Организатор мероприятия в Рочестерском технологическом институте предупредил, что я должен быть готов ответить на вопросы «о президентской кампании и своей кандидатуре». Я ожидал подвоха, но твердо решил показать людям, что не собираюсь уходить с государственной службы.