Джо Байден - Сдержать обещания. В жизни и политике

Югославия мне понравилась, она была совсем не похожа на то, что я ожидал увидеть. Я представлял себе серый и унылый коммунистический пейзаж, с трейлерами и казенной послевоенной архитектурой, бетонными тротуарами в ямах и темную пелену едкого дыма от сжигаемого угля.

Однако я не увидел ничего подобного. Загреб был ярким и светлым городом, с кирпичными зданиями эпохи Габсбургов, с сияющими белыми колоннадами и светло-желтой лепниной. Люди водили приличные машины и носили одежду ярких цветов. Что меня больше всего потрясло на Балканах, так это красота самой земли. На пути в Сплит я созерцал пейзажи из окна самолета, и они были потрясающими: бурные реки, красивые равнины и гигантские хвойные деревья, все это напомнило мне Скалистые горы.

Когда мы добрались до Сплита, города на побережье Адриатического моря, я почувствовал, что и там у людей все в порядке. Там тоже ездили на приличных машинах, на крышах торчали телевизионные антенны. Здесь было ощущение жизни, которого не было в других местах за железным занавесом. В Москве я постоянно ощущал себя в полицейском государстве, в американском секторе Берлина я всегда чувствовал, что город находится в осаде.

Югославия была совершенно другой. Здесь были лыжные трассы, люди катались на лыжах. До того, как я все это увидел, я не особо задумывался о том, чем занимаются коммунисты в свободное время. Представление о коммунизме как о громоздкой монолитной системе, одинаковой во всех странах, оказалось совершенно неверным.

В Сплите было место для индивидуального самовыражения, была открытость, это был островок капитализма внутри коммунистической системы. Здесь существовала частная собственность, и индивидуальные предприниматели управляли ресторанами и магазинами, правда, существовало и подпольное предпринимательство. Взамен Тито потребовал, чтобы народ поддерживал движение неприсоединения Югославии.

Дом Тито на Адриатике был совсем не похож на дворец, скорее на загородный дом. Если бы он находился где-нибудь на озере в Мэриленде, он мог стоить не более 2 млн долларов. Когда мы ехали по подъездной дорожке к дому, мне вспомнилось озеро Сканителес, где выросла Нейлия.

Сам Тито встретил нас у дверей и, проведя в комнату с видом на море, рассадил нас всех за небольшим столом. На одном конце стола сидел Гарриман, на другом – Тито. Тито со своего места мог видеть море, и этот факт меня удивил, так как мне казалось, что ему должна была доставлять удовольствие демонстрация вида посетителям. Я сидел один, тогда как наш посол Ларри Иглбергер и его югославский коллега сидели вместе недалеко от меня. Нам повезло, что стол был небольшой, потому что и Тито, и Гарриману было уже под девяносто, и оба были глуховаты. Чтобы услышать друг друга, им приходилось перекрикиваться. Тито напомнил мне моего давнего коллегу Строма Термонда. У него было больше волос, чем у Строма, но он красил их в рыжий, как и Стром. Тито был крепким, жилистым, невысоким мужчиной с хриплым голосом.

Иглбергер говорил на сербохорватском, поэтому выступал в качестве переводчика. Мы собирались обсудить будущее Югославии и ее отношение к Советскому Союзу, но два старых льва предались воспоминаниям о том, как Югославия стала членом движения неприсоединения. Я как будто бы присутствовал на матче по настольному теннису, следя, как мячик скачет туда-сюда. Я уже пробыл сенатором полный срок и имел реальный опыт во внешней политике: я владел последними разведданными, я встречался лицом к лицу с Косыгиным. До этого момента я задавался вопросом, могут ли взгляды и опыт Гарримана устареть по отношению к тому, что происходило в 1979 году. Но в тот день, когда я находился за одним столом с этими выдающимися людьми старшего поколения, я получил потрясающий опыт. Передо мной были два живых свидетеля, которые помнили Ялту, – по крайней мере, они говорили о Ялте и о том, как Европа распалась после Второй мировой войны, и как Советы захватили Восточную Германию, Венгрию, Чехословакию, Румынию, Болгарию и Польшу. Гарриман все еще негодовал из-за Польши. Рузвельт и Сталин согласились держаться подальше от нее, но еще до смерти Рузвельта Сталин нарушил слово. Мне казалось, будто я присутствовал на съемках старой воскресной телепрограммы, которую я смотрел с отцом, когда еще был ребенком, ведь речь шла о великих битвах, великих людях, великих событиях, Второй мировой войне. Они говорили о Джо Сталине как о старом знакомом, так и называя его «Джо». Каждый раз, когда Тито произносил его имя, а звучало это как «Стааалин!», я видел, как вены на его шее вздувались. Я не понимал, что он говорил, но я уверен, что понял его отношение к Сталину и Советам. У меня сложилось впечатление, что он относился к Сталину так же, как к Гитлеру. Тито ненавидел Сталина. Он говорил о том, как возглавлял партизан во время Второй мировой войны, как вел их в горы и как они сдерживали немцев, и он, черт возьми, не собирался позволить Советам захватить страну, за которую он сражался. Даже после его сближения с Хрущевым Тито была ненавистна идея превращения Югославии в приспешника СССР.

В какой-то момент Гарриман повернулся ко мне и сказал: «Скажите ему, что думают молодые люди, сенатор». А у меня не было в руках моего яйца Фаберже, и мне пришлось собраться и говорить без него. Я рассуждал о важности взаимного сбалансированного сокращения сил, об отводе вооруженных сил, о сокращении ядерного вооружения, о том, как свести к минимуму вероятность глупой ошибки, чтобы не привести мир к катастрофическим последствиям, говорил о том, как сделать мир и Югославию безопаснее. Тито, похоже, не сильно заинтересовался, так как в ответ просто промолчал.

По пути домой мы с Гарриманом обсуждали политическую смекалку Тито. Чтобы удержать страну от раскола, он использовал свои волю и опыт: он сражался против Гитлера и держал Югославию вне орбиты Советского Союза, в отличие от многих лидеров Восточной Европы. Именно идеей о противостоянии великим державам он воспользовался для сдерживания противоречий внутри самой Югославии. Антисоветские настроения были широко распространены среди всех этнических групп Югославии, это было то, что объединяло. Но Тито также позаботился и о том, чтобы каждый получил желаемое. Он признал мусульман гражданами, равными по статусу православным сербам и хорватам-католикам, признал албанских мусульман в Косово, предоставив им некоторую автономию. Босния и Герцеговина представляли собой полиэтническое сообщество, в котором люди в таких городах, как Сараево, жили в тесном соседстве, ходили в одни и те же школы и состояли в браках. Помимо того, что они сосуществовали все вместе, тем, что объединяло их, стала народная гордость за независимость своей страны и ее лидера.