Сергей Соловьёв - Асса и другие произведения этого автора. Книга 2. Ничего что я куру?

Один из премьерных вечеров совпал с Пасхой. Как человек православный, хотя и не воцерковленный, я все же почувствовал какую*то неуместность наших рок-беснований в этот чистый праздник. Не хотелось повторять привычных фокусов большевистской пропаганды, для отвлечения верующих закатывающих в пасхальные вечера на всю страну концерты Аллы Пугачевой, какие-нибудь индийские боевики. Увы, о Пасхе мы заранее не вспомнили, билеты уже были проданы, отменять ничего было нельзя, паскудный большевистский метод не вдохновлял, и потому я раздобыл пленку рахманиновской «Всенощной» и велел с одиннадцати вечера и до половины первого прекратить все молодежные игрища и запустить эту пленку через динамики. Пусть все гуляют по фойе, смотрят выставку, но слушают божественную рахманиновскую литургию.

Сам я поехал в церковь, вернулся в МЭЛЗ где*то в начале первого — и увидел ситуацию почти ту же, что в памятный день у «Ударника». Милиция рвалась в будку звукостудии, будку героически оборонял Саша Блюмин, повторяя наседавшим на него одно и то же:

— Я не имею права лично прекратить трансляцию.

Позвонил Парфенов:

— Зачем вы меня обманули? Зачем устроили из молодежного мероприятия религиозный шабаш? У вас там играют религиозные песнопения.

— Побойтесь бога. Какой шабаш? Это цензурированная, на «Мелодии» записанная вещь! Светская, а не церковная! Рахманинов!

— Сейчас же прекратите!

— Никак не могу! До половины первого будет «Всенощная».

— Вы мне обещали, что все будет в рамках гражданского приличия!

— Рахманиновская «Всенощная» — вполне в рамках гражданского приличия…

Все две недели — под снегом, в мороз, по ночам — стояла эта прекрасная очередь в кассы МЭЛЗа. Никогда не забуду вдруг обнаружившегося в очереди Евтушенко — я случайно на него наткнулся, протискиваясь сквозь людей, вынес ему билет. Пришла Белла Ахатовна Ахмадулина, много еще разных, талантливых, не потерявших способность живо откликаться на живое людей.

Очень толково поработали на премьеру Яна Либерис и Ванда Глазова. В первый раз к прокату отечественного фильма был выпущен системный рекламный пакет: плакат, листовка, майки. В майках «Ассы» ребята из вновь народившегося «Взгляда» провели, по-моему, целый год в эфире — эту акцию также придумали Яна и Ванда. Покойный Влад Листьев незадолго до смерти за какие*то огромные деньги продал свою «ассовскую» майку на благотворительном аукционе.

Возникали и очень приятные для меня, трогательные неожиданности. Художники объявили конкурс на плакат к «Ассе». Мой сын Митя, которому тогда едва ли было тринадцать, тоже решил в нем поучаствовать и нарисовал ныне знаменитый рисунок с человеком, стоящим спиной к нам и к берегу, под падающим снегом, под пальмами в белом снегу. Закрытым голосованием его вариант был признан лучшим, он и стал плакатом, попал и на листовку, и на конверт грампластинки с музыкой «Ассы». Под Митиным наблюдением без всякой компьютеризации, вручную, был выполнен и огромный матерчатый плакат, занявший полстены МЭЛЗа, с этой самой прелестной картинкой, которую по ночам еще и освещали казенные прожектора.

Премьерные показы шли к концу, но толпа желающих попасть все не редела. Мы устали, не знали, как дотянуть до запланированного конца. Но наши зрители организовали что*то вроде своего комитета, вызвали нас и потребовали дополнительных ночных показов. Требование было столь решительным, что отвертеться не представлялось возможным. Собрав последние силы, нам пришлось устроить пять или шесть ночных презентаций, они начинались в час ночи, когда к «Электрозаводской» приходил последний поезд метро, и заканчивались без десяти шесть; зрители садились в первые метропоезда и электрички, ехали на работу, в институты, в школы. Незабываемы эти бесконечные ночные бдения — их атмосфера была особо волнующей.

Я уже привык к тому, что все мои фильмы пресса встречала в штыки: если и удавалось услышать доброе слово, то только некоторое время спустя после выхода фильма. По поводу МЭЛЗовской чехарды пресса тоже шла кислая, частью просто злобная. Дескать, престарелый конформист примазался к андеграунду, сосет из его честных и чистых художников соки, пьет их кровь, а доверчивый зритель принимает все за чистую монету. Мол, настоящий андеграунд — это не выступления рок-групп перед сеансом и не игра на балалайках в фойе перед сеансом. В былые времена перед сеансами пели халтурщики или забытые богом артисты — теперь до этой дешевки скатился Гребенщиков. Настоящий андеграунд — это мужество на вечных баррикадах. Конформистам этого не понять…

Дерьмо лилось справа и слева, со всех сторон, изо всех шлангов. К счастью, мы почти круглые сутки были заняты, не было ни сил, ни времени следить, откуда хлынула очередная струя и чего именно на этот раз.

Все искупал зритель — не забуду, как смотрели фильм. В моей жизни подобного не было и больше, уверен, не повторится. Ничего общего с обычным смотрением хорошего или плохого фильма на тех премьерных показах не было. Смотрели так, как смотрят футбол. С первых титров в зале поднимался свист, вопль, вой, стон, не прекращавшийся все три часа. При первых словах любой песни зал единодушно вставал, как при исполнении государственного гимна, и вслед за экраном хором пел, вторя, от начала и до конца.

Единственные мгновения передышки и отдыха в зале наступали, когда начинались куски о последних днях Павла I. Кстати, был момент, когда рука моя дрогнула и всю эту линию я чуть было не выбросил при монтаже в корзину. «Дай-ка вырежу все это к черту, — вдруг решил я, — картина станет короче, стройнее, будет смотреться на едином дыхании». И действительно, вырезал, но тут приехал Боря Гребенщиков, с которым мы должны были дописывать музыку.

— А где Павел?..

— Знаешь, Боря, я его вырезал.

— Зачем?!

— Чтобы лучше смотрелось, динамичнее…

И тут я понял, насколько Борино знание массовой зрительской психологии восприятия превосходит мои любительские догадки.

— Я тебе советую немедленно все вернуть назад…

— Как назад?! Зачем?! Кто знает всю эту историю убийства Павла?! Кто это поймет?!

— Ты бы знал, как публика обожает про все непонятное…

И действительно, на этих эпизодах с Павлом мэлзовский зритель слегка приходил в себя, передыхал, впитывал какую*то новую и неожиданную для себя историческую информацию, а дальше, передохнув в другой эпохе, с новой страстью включался в зрелище странного футбольного матча с песнями и криминальным сюжетом.

В эти премьерные дни почти ежедневно происходили пресс-конференции. Они тоже полны были подковырок, язвительных намеков. И тогда и сейчас оппоненты очень любили арифметику: «Сколько же государственных денег потрачено на это миленькое придурство?..»