Лев Николаев - В оккупации. Дневник советского профессора

14 декабря

Присутствовал при следующей сценке. Одна девушка купила себе коробку спичек и держала ее в руках. К ней подошли два немца и спросили, сколько стоят спички. Девушка ответила, что она их не продает. Тогда один немец сунул ей в руку три рубля, вырвал коробку спичек и пошел дальше. Возмущенная девушка бросила полученные деньги на землю. Это увидели немцы. Они вернулись и угрожающими жестами и с руганью потребовали, чтобы девушка подняла брошенные деньги. Девушка отказалась. Тогда немец схватил ее за руку и пригнул к земле. Девушка подняла деньги, но тут же крикнула, что она их все равно бросит. Это показалось немцам оскорбительным. Они кликнули немецкого жандарма. Этот последний собирался потащить девушку в немецкую комендатуру. Но затем, грубо толкнув девушку, он отошел от нее с руганью.

Вдруг появились два немецких полицейских, здоровенных парня в новеньких мундирах. Им не понравилось, что евреи стоят кучей около гостиницы в центре города. Они потребовали, чтобы евреи шли дальше. И евреи потащили свои вещи, кто на саночках, кто на плечах. Полицейские толкали и били некоторых женщин. Особенно мне запомнилась следующая сцена. Молодая женщина везет груженные вещами санки. Около нее идет мальчик, лет четырех или пяти. Санки заехали на часть мостовой, не покрытую снегом. Она потянула сильнее, и санки перевернулись. К ней подбежал один полицейский и начал ее бить. Он стучал себе пальцем по лбу и выразительно показывал, что надо везти санки по снегу, а не по камням мостовой. Женщина пробовала поднять санки, но это ей не удавалось. Полицейский несколько раз подбегал к ней и каждый раз ударял ее кулаком или сапогом. Мальчик начинал плакать и визжать, когда немец подходил к ним. Полицейский замахнулся и на мальчика. Мать, желая спасти своего ребенка от удара, начала целовать руки полицейскому. Наконец, этот последний выправил санки и дал женщине напутственный пинок в зад.

Вот еще одна сценка. На крутом спуске с Николаевской площади на переулке Короленко перевернулись санки одной старухи. Она тщетно пытается их выпрямить. Я не вытерпел. Сошел с тротуара и помог женщине уложить поклажу на санки. Вдруг ко мне подбегает полицейский. «Бист ду аух айн юде? (Ты тоже еврей?)» – спросил он. Я ответил, что я русский. Тогда он замахнулся на меня и стал ругать за то, что я помог еврейке. Я поспешил удалиться. Бедные люди! В гетто их ждет верная смерть от голода…

Часто мне приходилось делить пищу на четыре равные части. Разделить абсолютно точно невозможно, и я наблюдаю, как сын и дочь с жадностью набрасываются и выбирают большие куски. Могу ли я их винить в этом? Нет, конечно! Бывали случаи, когда я поступал так же, когда дележ производился мною наедине. Гнусно! Но голод притупляет волю!

16 декабря

Сейчас в городе такая большая смертность от голода, что не успевают изготовлять гробы и хоронить покойников. Женщина, умершая во флигеле нашего дома 7 декабря, еще не похоронена и лежит в своей комнате.

21 декабря

Сегодня впервые после прихода немцев в Харьков я съел кусочек настоящего хлеба. Жена выменяла у немцев рождественские украшения для елки на два куска хлеба и на кусок колбасы. Какое блаженство. Хлеб, правда, серый и кисловатый, но ведь это настоящий хлеб, такой сытный и вкусный. Не то что вареная картошка. Впрочем, в последнее время мы ели не картошку, а шелуху от нее. Она продается на базаре. Из нее делают котлеты. Но от них тошнит и получается понос. Бедные мы, бедные! До чего мы дожили!

В городе, по-видимому, начал распространяться сыпной тиф. В отделе здравоохранения управы вывешено объявление о врачебной помощи сыпнотифозным. Раз голод – так и тиф. Недаром в простонародье сыпной тиф называют голодным тифом. Кроме того, мыло стоит безумно дорого. Поэтому у многих появились вши.

20 декабря

Первоначально я числился заведующим медицинской частью протезных мастерских института ортопедии. Теперь мне поручено заведывание мастерскими. Произошло это при следующих обстоятельствах. В мастерских работают два уже пожилых рабочих. Один из них столяр и выделывает костыли, другой – старый протезный мастер и занят починкой протезов. Несколько дней тому назад эти два рабочих подали заявление на имя директора института ортопедии, доктора Пригоровского, о том, что заведующий протезными мастерскими Н. М. Шевченко – коммунист, недавно окончивший свой комсомольский стаж, и что его следует немедленно снять с работы. Пригоровский испугался и отдал приказ об увольнении Шевченко. И о назначении меня директором протезных мастерских. Этот приказ был утвержден в управе неким Довбищенко, которому подчинены все промышленные предприятия города Харькова. Более того, я получил предписание уволить Шевченко. Это меня нисколько не устраивало. Парень он хороший. Прежде всего, я сообщил ему о том, что я получил приказ уволить его, и заявил, что я не собираюсь осуществлять этот «приказ». Мы решили, что мне следует побывать в личном отделе управы и там похлопотать о том, чтобы приказ был отменен. Вчера я явился в этот личный отдел. Вошел в комнату, где находились два субъекта, и сразу почувствовал, что я нахожусь на допросе. Оба субъекта оказались двумя типичными украинскими националистами. Одному было около 40 лет, но его волосы были почти все седые. Взгляд его темно-карих глаз тяжелый. Другой субъект помоложе, так лет около 20. Лицо бритое. Вид – тупой. Мой допрос длился больше получаса. Я рассказал, кто я и зачем явился, сказал, что работа Шевченко в мастерской является очень полезной, что он сохранил в целости все имущество протезных мастерских. Когда я кончил говорить, настало длительное молчание. Оба субъекта поглядывали то на меня, то друг на друга и ничего не говорили. Я не вытерпел: «Ну как?» – спросил я. «Сократить!» – ответил более пожилой: «Правильно?» – и поглядел вопросительно на своего компаньона. «Да, сократить!» – ответил тот. «Но ведь это принесет учреждению огромный вред», – попробовал сказать я. Но сразу почувствовал, что говорю совершенно зря и что судьба Шевченко уже окончательно решена. Я сообщил Шевченко об отрицательном результате моего хождения в управу и заявил ему, что я не буду снимать его с работы. Мы решили, что он сам постепенно отстранится от нее, без дискриминирующего его приказа. Этот Никита Шевченко производит на меня хорошее впечатление. Он инвалид, его жена тоже. У них очаровательный двухлетний сынишка. За что же я буду подвергать каре эту семью? За то, что Шевченко – коммунист. Но ведь это вызывает во мне только сочувствие. Надо надеяться, что и Пригоровский, и Довбищенко, и субъекты личного отдела управы забудут про него. Эти два украинских националиста произвели на меня удручающее впечатление. Оба интеллигентны, а выглядят хуже жандармов.