Максимилиан Маркс - Записки старика

Где-то во время прогулки Лебедевская увидела его и чутьем опытной ищейки нашла, что это, как говорится, непочатое блюдо, взялась ревностно следить за ним, ловить его, завлекать и – соблазнила невинного и неопытного юношу. Он влюбился в нее любовью чистого и непорочного сердца.

После скромной и наполовину с голодом и холодом жизни у Лохова Грибачеву у Карташевского было очень хорошо. Его приглашали репетировать уроки гимназистам и в другие дома. Полковник Мезенцев (отец убитого в Петербурге начальника III-го отделения собственной его величества канцелярии) и заведующий дворцом генерал-губернатора Волков испросил у Карташевского дозволения ему заниматься и с их детьми. Он зажил припеваючи. А тут сама подвернулась еще женщина страстная, пылкая, ухаживающая за ним и влюбленная в него до того, что в объятиях ее трещали кости. Можно ли быть счастливее!

Но Лебедевской нужны были его физические силы, и она по своему разумению подкрепляла их сперва легкими винами, потом наливочками, а затем ерофеичем [167] «Ерофеич» – разновидность русской травяной настойки. . Грибачев спился.

При всей снисходительности своей Карташевский принужден был прогнать его из своего дома, но он не хотел губить молодого человека, в надежде, что при других условиях жизни он образумится и исправится. Взял в свой дом репетитором Коссовича [168] Коссович Каэтан Андреевич (1814–1883) – русский и белорусский востоковед (санскритолог, иранист и семитолог). Член Парижского и Лондонского азиатских обществ, а также Восточного общества Германии. Маркс вместе с Коссовичем посещал гимназию базилианского ордена в Витебске. Об этом пишет Валентин Пикуль в своей исторической миниатюре. (потом проф. зендского и санскритского языков в Петербурге), и Грибачев остался при уроках у Мезенцева и Волкова.

Лебедевская между тем нашла другого какого-то оперивающегося птенца, перестала зазывать к себе Грибачева, перестала потчевать его и охладела к нему окончательно именно тогда, когда ему и она, и ерофеич сделались потребностями и второй натурой его.

Ему нужно было бороться вдруг с двумя увлекающими его силами – и на то не стало у него твердости. Лебедевскую подменил он только другою, Матрешкою, пухленькою горничною в доме Мезенцева. Но тут встретились непредвиденные для него обстоятельства: его сильно поколотил дворник в одну ночную экскурсию к Матрешке. Сам-то он улизнул из рук его, но Матрешка получила более сотни плетей на конюшне, а он остался только при уроках у Волкова. Сердобольная г-жа Волкова, управлявшая вместо своего мужа, который у нее был только на посылках, не только домом генерал-губернатора, но и самим им, и всем его генерал-губернаторством, взглянула на разгул репетитора своих детей как на ветреную шалость пылкой молодости и махнула рукой на все даваемые ей предостережения.

Но Грибачев и Матрешка чувствовали взаимную потребность и сходились при всех удобных случаях. Однажды они назначили себе ночное свидание под баркою, строящеюся на берегу Двины. Грибачев вечером выпил немалую толику и отправился поджидать на условленное место. Матрешка опоздала, а его между тем хмель разобрал немилосердно, и он уснул сном беспамятства. Матрешка пришла, старалась его разбудить, но убедившись в сильном опьянении его, решилась идти домой, и в раздумии и тихими шагами вышла из-под барки. Ночной обход захватил ее, взял и бесчувственного Грибачева и обоих доставил на съезжую. Утром деву отвели по принадлежности к ее помещику Мезенцеву, а ловеласа – по начальству в гимназию, и обоих сдали с надлежащими при этом отношениями из полицейского управления. Мезенцев отпорол свою крепостную на славу, обрезал ей косу, сбрил все волосы, где ни росли, не оставивши не только бровей, но и ресниц, и прогнал из дому босую и в одной рубашонке, изодранной и крайне грязной. Какая-то старуха-жидовка, промышлявшая проституциею, сжалилась над нею, дала ей свои туфли, кофту и платок на голову. Гимназия исключила Грибачева из своего ведомства, и ему торжественно при всех учениках был отрезан красный воротник у форменного вицмундира. Волкова и в этот раз оправдывала его постоянством сердечной привязанности, и он все-таки репетировал уроки ее детям.

Более всего надеялся Грибачев на учителя латинского и польского языков (последний преподавался тогда в гимназии наравне с французским и немецким), образцового преподавателя и высоконравственного человека Радислава Шепелевича [169] Шепелевич Гаудентий (Радислав) (1800–1846), поэт, в 1830–1834 гг. был преподавателем Витебской мужской гимназии. После окончания дела был освобожден от занимаемой должности с «волчьим билетом» – выдачей ему послужного списка с записью о нахождении под следствием. , неоднократно дружески увещевавшего его. Но и тот, несмотря на свою снисходительность к грешкам молодости, сказал в совет:

– Жаль человека, но оставить его в гимназии я не вижу возможности.

Это взбесило Грибачева, и он решился мстить, а средством мести своей избрал донос.

И вот в один вечер за чаем со страхом и трепетом сообщил он Волковой, что гимназисты поют революционные польские песни, что среди них, по-видимому, завязалось тайное общество, что даже жизнь его сиятельства не в безопасности. Испуганная Волкова сейчас же сообщила все слышанное Хованскому, и дело закипело. Ночью был позван Грибачев в секретное отделение канцелярии генерал-губернатора, и там он подтвердил свое сообщение, главою тайного общества назвал Шепелевича, а членами – запевала Брама и других, кого ему вздумалось. Брама отец поручил хорошо знакомому и, кажется, товарищу своему Шепелевичу, у которого он и жил, а сам Хованский слышал пение Брама на вечере у г-жи Пестель. Донос оказался более нежели правдоподобным. Правитель канцелярии Глушков и письмоводитель его Васильев, человек, как все говорили, очень древнего рода, потому что предки его во времена Гиксов ели в Египте лук и чеснок, обрадовались возможности отличиться и получить за отличие хорошенькое вознаграждение. Нужно было только раздуть дело, и не пожалели же они своих легких и раздули! Утром часам к 9-ти сделаны были обыски более чем в десяти домах и арестовано более 15 человек, а к 12 часам уже составлена следственная комиссия по этому делу. В ней участвовали: сам генерал-губернатор, правитель его канцелярии Глушков, адъютант и чиновник особенных поручений Гамалея, жандармский полковник Мердер, предводитель дворянства Энько и еще несколько лиц, которых теперь вспомнить не могу. Секретарем комиссии был Васильев, а переводчиком с польского – учитель русской словесности В. Чистяков. Кроме Шепелевича и Брама помню, что арестованы были ученик Шанявский и чиновник Михаловский. У Брама нашли переписанное им какое-то, не вошедшее в состав петербургского издания стихотворение Мицкевича, фамилию которого, равно как и фамилию виленского профессора Лелевеля, небезопасно было произносить. У Шепелевича нашлись письма студента Московского университета Заблоцкого [170] Заблоцкий (Лада-Заблоцкий) Тадеуш (1811–1847), поэт, этнограф, переводчик. После окончания Витебской гимназии в 1831 г. был зачислен казеннокоштным студентом на отделение словесности и литературы Московского университета. , показавшиеся подозрительными. Заблоцкий был арестован и привезен в Витебск. В бумагах его найдены письма Верниковского, вывезенного из Вильны вместе с Мицкевичем и служившего учителем в Казани или в Харькове [171] Верниковский Иван (Ян) Антонович (1800–1864), языковед, преподаватель древней истории и географии в Казанском и Харьковском университетах. За участие в тайном обществе филаретов в 1824 г. был выслан в Казань, где на время описываемых событий состоял профессором арабского языка в местном университете и был преподавателем гимназии. . Арестовали и этого, и у него нашли стихотворное письмо к нему Заблоцкого, в котором были страшные слова: «А нам остается только страдать, пока Бог не взвесит судьбу поляка на лучших весах».