Максимилиан Маркс - Записки старика

Вот что случилось с нами 17 ноября в Таре. Тройка наша подъехала к этапу, мы высели, взяли свои мешки и вошли в ограду. Конвойный отправился к его благородию барину. Нескоро вышел он к нам, ворча: «Отдельная комната! И с караулом! Вот еще чего не бывало! Где мне поместить этих головорезов? Черт знает!».

– Да в баню, ваше благородие, куда же? Негде больше, – сказал вышедший вместе с ним солдат.

– Ну, и пойдем в баню что ли? – промычал барин, бывший навеселе и, по-видимому, согласующийся во всем с мнением сопровождавшего его солдата.

Мы пошли в низенькую, закоптелую, тесную и нетопленную баню. Пришло еще несколько солдат.

– Ну, развязывайте мешки да обыщите хорошенько. Кинжалов-то, кинжалов нет ли?

– Обыск можно и после, мы присмотрим. А нужно бы сейчас вытопить баню.

– А и точно, правда твоя, брат Илюха, правда. Ступай же и распорядись.

Илюха ушел и сейчас же возвратился.

– Агафья Семеновна зовет вас, ваше благородие, она здесь.

– Что там ей приспичило такое? – сказал барин и сейчас же вышел за дверь, оставя ее отпертою.

На дворе Агафья Семеновна, молодая и довольно красивая женщина, накинув на голову меховую кофточку и закутавшись ею, тоненьким голоском докладывала своему барину:

– Как затопить? Да труба вся развалилась. Хотите разве этап сжечь, и меня, и всех нас вместе с ним? Призовите-ка того альхитектура, авось не придумает ли он, что тут делать.

Илюха отправился за альхитектуром, Агафья Семеновна ушла восвояси. Барин пришел к нам в баню и ворчал только:

– Да запятнало бы вас! Наварначили [319] Варнаками в Сибири называли ссыльных, политических и криминальных преступников. там, в России, а теперь сюда варначить черт вас принес. Ишь, наделали кутерьмы.

Между тем партия саней в 8 подъехала в воротам. Вошедший солдат доложил об ней.

– Подождут. Чего им? – промычал барин.

Мороз доходил градусов до 20. Альхитектура не было и не было.

– Арестанты бунтуют, ваше благородие! – вскричал вбежавший солдат.

И в самом деле послышались за оградою отрывочные крики при общем гаме.

– Ахти, нелегкая! – вскричал бедняга, совсем растерявшись, выбежал из бани и громко скомандовал неизвестно кому: «Ружья заряжай!» Голос Агафьи Семеновны пищал дальше где-то. Со мнимым бунтом как-то поладили, крики угомонились. Альхитектура все не было. Сумерки переходили уже в ночную темень.

Наконец явился барин с солдатами и альхитектуром. Несчастный субъект в потертой суконной шинели, окоченевший почти от холоду, был так пьян, что при поддержке одного солдата не мог устойчиво держаться в отвесном направлении. Его посадили на скамью у стены.

– Ну, вот. Как тут быть? Надобно протопить печь. А труба растрескалась. А? что делать?

– Что делать? Затопить.

– А как крыша и потолок загорятся?

– Загорятся – ну, загорятся и сгорят. Ну, чего еще?

– Да ведь и баня сгорит.

– Ну, сгорит, так построить другую. Казна на постройку отпустит. Вам же лучше.

– Да здесь секретные арестанты, понимаете ли вы?

– А вам что секретные – жалко что ли?

– Ну, с тобою, брат, не сговоришься.

И в самом деле, с ним нельзя было сговориться. К счастью, Агафья Семеновна в той же кофточке, которую она, впрочем, сдвинула на плечи, впрыгнула к нам. Она осмотрела нас и с порядочно кокетливою развязностью поздоровалась с каждым из нас рукопожатием, и, надувши губки, обратилась к смотревшему на нее с раскрытым ртом барину:

– Вот что, печь можно будет протопить, нудно только поставить одного караульного здесь у печи, а другого на крыше у трубы. На дворе тихо и ветру нет. А то нельзя же держать господ на морозе. Вам-то хорошо, вы и чайком, и винцом-то согрелись, а они…

– Ай, да Агафья Семеновна! – промычал альхитектур. – Молодец, ей-богу! Молодец, бой-девка!

– Да она у меня воструха хоть куда! Ну, нельзя ее не любить, право, нельзя! Дай, я тебя поцелую!

– Подите вы, несуразник такой. Разве нет на то места и времени. Нашел, где! – и она выпрыгнула за дверь, накинув кофточку на голову.

Благодаря доброй Агафье Семеновне, дело наше приняло лучший оборот. Она с нами поздоровалась и назвала нас господами. Печь затопили и нам принесли даже самовар с чайным прибором. Солдаты успели захватить кое-какие остатки от распродажи съестного.

– Прикажете обыск сделать? – спросил Илюха.

– А делай, брат, делай. Кинжалов ищи, кинжалов. Да и табак-то, чтоб не проглядеть. Вишь, особое об них строгое губернаторское предписание. Гражданским можно, а им-то нельзя.

– Ну, пойдем, – сказал барин задремавшему альхитектуру, – Агаша уж, верно, чай приготовила. Эй, пошевеливайся, что ли?»

Мы остались с одним солдатом и по очереди грелись у печи. Печь, наконец, благополучно истопилась, трубу закрыли, самовар закипел, и мы отогрелись так, что поскидывали верхние платья. К нам вошел Илюха.

– У меня есть полкартуза табаку Мусатова.

– Мы заплатим за целый картуз. Уступи, брат, пожалуйста.

– Извольте. Отчего же не уступить.

Сделка сделана. Табаку было менее получетвертки, но мы про то не заикнулись.

– А бумаги нет – как же быть?

– Нешто у Агафьи Семеновны спросить? Она бабенка славная – даст.

– А кто она? Дочь что ли этапного?

– Какая дочь? Ну, сожительница. Она рассейская, поселка. Пришла года три тому, с отцом, да добрая такая, бабская. И умеет же держать его в руках. Ух, как умеет! Это вот недавно умерла у нее дочурка, так она присмирела, а то, бывало, не дает она ему спуску в чем. Держись только.

Агафья Семеновна в самом деле прислала нам целый лист белой папиросной бумаги, да еще собственноручно свернула по одной папироске каждому в розовой бумажке.

Первые две партии прошли благополучнее. Только по отъезду второй заметили, что потолочные балки и князек у стропил обгорели и обуглились. Одна половина казармы не отапливалась совсем, и была превращена в склад зимних запасов, а в другой, отапливаемой, не было отдельной комнаты с особым ходом, следовательно, содержать нас в секрете и в разобщении с прочими арестантами не было никакой возможности.

Вообще эти этапные барины – все до одного – прекурьезные экземпляры. Трудно сказать, откуда их набирают. К одному, например, во время обыска у нас, подходит солдат и рапортует: «Ночлежники, ваше благородие!»

– А много?

– С полдюжины соберется, ваше благородие.

– Пусти, пусти поскорее в баню или при кухне, как знаешь. Пусти, а то, прах их возьми, сожгут!

Это явились бродяги, ушедшие из заводов и требующие приют на ночь.

Другой пустится читать наставления:

– Ну, что вам вздумалось, что вздурилось, от святости перебесились! Вот помню: так пусть поганый нехристь салтан даст мне хорошее жалование да доходное местечко, буду служить ему верою и правдою до последней капли крови и до последнего издыхания. Живот свой положу за него.