Максимилиан Маркс - Записки старика

В зале суда я встретил в числе подсудимых московских знакомых своих: Трусова, Маевского и Лаунгауза [312] Члены тайной польской организации в Москве. . Тут же были Шаганов, которого я видел 2 раза, с Ишутиным [313] Ишутин Николай Александрович (1840–1879) – русский революционер, выходец из почетных граждан, наделенных определенными привилегиями; с 1863 г. учился в Московском университете; в 1863–1866 лидер революционной организации (ишутинцы); арестован вскоре после неудачного покушения Д. Каракозова (сводного брата И.) на царя Александра II (16 апреля 1866 г.); приговорен к смертной казни, замененной перед казнью на пожизненную каторгу. До 1868 г. И. находился в тюрьме в Шлиссельбургской крепости, затем на каторге в Сибири. и Черкезовым, виденных до этого только по одному разу. Прочие все были для меня совершенно неизвестными личностями.

Вечером 3 октября в домашней церкви коменданта Петропавловской крепости после вечерни какой-то священник стал на амвоне и обратился к нам с проповедью, очень красноречивою и сильно прочувствованною самим оратором. Жаль только, что все слушатели хотели остановить его словами: «Да полно фразерствовать и ломаться! Оставь! Ведь это и скучно, и отвратительно!» Как бы в вознаграждение за тяжкую пытку слушать целый час дичь и ахинею, выступил другой почтенный старичок и с тёплою истинно христианскою любовью к человечеству пролил в души наши струю упоительного утешения. Не знаю, что удержало меня и как я не подхватил его в объятия, чтобы заявить ему свою признательность, благодарность и уважение.

С эшафота, 4 октября нас в числе 13 человек в запертом вагоне в сопровождении жандармского офицера и 25 жандармов отправили по Николаевской железной дороге, и здесь я, по примеру прочих, разрешил себе куренье табаку. Досталось же мне за это угроз, брани и ругани от моих голосов, которые днем молчали, зато ночью хотели, кажется, вознаградить свое дневное бездействие. Остановка поезда на станциях нисколько не мешала им, и только тогда, когда почти половина находящихся в вагоне уже просыпалась и начинала разговаривать, они замолкали и оставляли меня в покое до следующей ночи.

7-го октября поздно вечером мы дотащились до Москвы. Ишутин оставлен был в вагоне, нас же 12 человек отправили в каретах в серпуховскую часть, откуда на следующее утро мы были отвезены на нижегородскую станцию и в новом вагоне, уже с 2 офицерами и 24 жандармами, начали свое Drang nach Osten [314] Движение на восток (нем.). . Семейству моему в Москве не дозволили видеться со мною.

В Нижнем нас разделили на 2 партии, с одним офицером и 12 жандармами в каждой. Меня назначили во второю, отправленную сутками позже, командиром которой был г-н Соколов из Москвы. Из двух жандармов, приставленных ко мне, старшим был некто Кидинов, считавший в своем служебном усердии обязанностью командовать мною не только грубыми приказаниями, но даже и физическими пинками. Нельзя приписать другим жандармам той же доблести. Напротив, все они были вежливы и даже услужливы, и на одной почтовой станции едва-едва не побили моего ментора за его обращение со мною. Что же касается г-на Соколова, то это был один из многих пустейших юношей, окончившие какое-нибудь юнкеровское училище, и потому причисляющих себя к усовершенствованной расе, назначенной исключительно для командования прочим человечеством. Он с важностью, подобающею только государственному канцлеру, наблюдал за тем, чтобы все мы были в мундирной форме, т. е. в т. н. однорядке с бубновым тузом и буквами С.П.Б.Г. на спине, чтобы на подъехавшую первую телегу сперва сел № 1 с конвоирующими его жандармами, на вторую № 2 и т. д., чтобы при подъезде к станции, вышел и вошел в комнату № 1, затем № 2. Впрочем же всем предоставил распоряжаться своим подведомственным жандармам, считая для себя унизительным вмешиваться в какие бы то ни было мелочные житейские и неофициальные дрязги. Ежели бы кто из нас умер на дороге, то он, без сомнения, приказал бы жандармам вносить труп на станцию, и потом выносить его, укладывать в телегу надлежащего нумера, и везти так до Тобольска как места назначения. Ехал он за нами на седьмой тройке, и только, подъезжая под станцию, опережал всех, и первый выходил в комнату для присмотра за порядком выседания и вхождения. Настоящий римский paterfamilias qui postremus it cubitum et primus cubitu.

В каком-то городе, кажется, в Перми, мы подъехали ночью к станции и вошли в комнаты церемониально. Вдруг из дивана раздается хриплая ругань не замеченного прежде никем покоившегося на нем господина, требовавшего немедленного удаления таких как мы негодяев, так как нельзя не считать нашего сообщества кровною обидою для него, чиновника четвертого класса и кавалера севастопольской медали. Напрасно жандармы представляли ему свои резоны и советовали, не тратя времени, самому удалиться в другие апартаменты. Чиновник отстаивал не только свой дивна, но и целую комнату, ругаясь с последних слов, но превежливо величая жандармами обращениями «господа, милостивые государи, почтеннейшие кавалеры» и проч. Г-н Соколов не вмешивался в дело, хотя эта возня продолжалась довольно долго, пока, наконец, содержатель гостиницы не явился сам и не упречил ярого чиновника перейти в другую спальную и с отдельным входом комнату.

В Тобольск мы прибыли 22 октября, сейчас же вслед за первой партией.

Здесь поместили нас в отдельном корпусе и в отдельных нумерах, по двое в каждом. Произвели самый строгий обыск, отняли книги, бумаги, карандаши, спички и табак. Курить опять не позволялось. Обыски эти повторялись ежедневно при смене караульных, и вступающие в караул ощупывали нас, нет ли каких запрещенных плодов под бельем. Обед отпускался казенный, из двух блюд, чай же у нас был свой, самовар подавался в коридоре, и нас отпускали на чаепитие по 4 человека. Губернатор Деспот-Зенович [315] Деспот-Зенович Александр Иванович (1825/1829–1897) – ссыльный поляк, который, отбыв наказание, быстро начал продвигаться по русской служебной лестнице. В 1862–1867 годах был губернатором Тобольска. два раза навестил нас. Он не входил в камеры, а только из коридора чрез окошечко в двери спрашивал об здоровье и довольны ли мы содержанием. Все эти господа официальные посетители не могут понять, каким сарказмом в ушах заключенного звучат эти слова: «довольны ли вы?» Это что-то немыслимое. Я знал г-на Деспота-Зеновича, видел его несколько раз в Москве, и потом полагаю, что вопрос этот был им сделан спроста, и, что называется, не подумавши.

Со мною в одной камере очутился Мотков, несовершеннолетний юноша, ярый народник, болтливый говорун и энциклопедически верхушечный всезнайка. Он был сын вольноотпущенного дворового человека, и потому считал себя знатоком народности, любителем, вместителем, и чуть-чуть не заветною [скшиниею [316] Имеется в виду сундук (по-польски skrzynia). ] народного быта. К несчастью, он не понимал, что вышел из самой безнравственной, самой отверженной части простого народа, и что простой народ в своем простом крестьянском быту, ненавидит всею душою и всеми способностями его дворового человека-лакея, сильнее даже, недели своего помещика, соседнего кулака, приезжего чиновника и, наконец, приходского попа. Хлестать народными поговорками, заливаться народною песнею, выплясывать народного трепака и одеваться в народный армяк – это настолько же выражает любовь народности, как и выпить касушку народной сивухи, или съесть хоть целый фунт народного шоколада фабрики Эйнель [317] Имеется в виду фабрика Товарищества Эйнемъ. В 1850 г. в Москву приезжает немецкий подданный Теодор Фердинанд фон Эйман. В 1851 г. он открывает на Арбате небольшую кондитерскую по производству шоколада и конфет. В будущем эта кондитерская разрастается до размеров фабрики, после 1917 г. известной как кондитерская фабрика «Красный Октябрь». и пр.