Максимилиан Маркс - Записки старика

– Еще тостик можно? – спросили меня.

– С удовольствием, – ответил я.

– Здоровье инспектора Шестакова! Он один сумел поставить вопрос и умно, и гуманно!

– Ура Шестакову! – раздалось единогласно.

В это же время сотня студентов, отпущенных из комиссии, отправилась в театр, забралась в раек, и в конце представления напроказничала там.

– Что вам за охота выкидывать какие-то скандалики? – спросил я на другой день встретившихся мне шалунов.

– Да помилуйте, как же не выкинуть? Пусть все знают, что мы на свободе!

– Молодость! – подумал я.

3). На другой день, т. е. 13 окт., полковник Куликовский, владелец дома рядом с генерал-губернаторским, впрям против гостиницы «Дрезден», рассказывал мне, что вчера он всем семейством по случаю студенческой суматохи остался без обеда и принужден был удовлетвориться чаем, хлебом, сыром и колбасою, потому что повар его, как только начались на улице крик и шум, выскочил за ворота. Его схватили полицейские служители, потащили за собою и передали казакам. А те прежде отняли у него два поварские ножа (большой и меньшие), бывшие у пояса, сорвали с него белый колпак и передник, и погнали во двор тверского частного дома, откуда выпустили только часов в 9, но без ножей, колпака и передника. Ножи свои он видел на столе в комиссии, как вещественные улики, вместе с какой-то шваброй и изломанной оглоблей. Это, без сомнения, те кинжалы и палки, которые, по уверению московских газет, были подняты на месте побоища.

Прежде пророками называли людей, предсказывающих будущее по наитию свыше. Так ли? В предсказаниях их не было ли умственной работы со всевозможными комбинациями синтеза и анализа? Астроном, физик, химик и в последнее время и физиолог делают теперь вернейшие предсказания, совсем не по наитию. Проницательная же наблюдательность характера людей и меткая сообразительность их взаимодействий создают пророков и на других поприщах знания. Одним из таких пророков был любимый и уважаемый всеми проф. Грановский.

Не пророчеством ли был его «восточный вопрос с русской точки зрения», не пророчески ли были его слова, сказанные друзьям на одном вечере у него, по уходе Михаила Никифоровича.

– Будьте осторожны, не доверяйте слишком Каткову. Он нас больно когда-нибудь ужалит.

Никто почти, к несчастью, не поверил этому.

Ярый последователь Шеллинга, и вдобавок, страстный обожатель его дочери, строго серьезный и логически последовательный мыслитель, скромный до застенчивости и мягкий до уступчивости джентльмен, интимный друг Бакунина (и в эмиграции, и в ссылке), ловко проводивший, под псевдонимом Байбороды, при всей страшной строгости и придирчивости тогдашней цензуры, такие идеи, которые и теперь могут показаться слишком либеральными, светло и основательно подготовленный гуманист, поражавший не раз всех на дружеских беседах у Грановского, своими спекулятивно-философскими взглядами, Михаил Никифорович, хоть не вдруг, а исподоволь, но все-таки очень скоро неузнаваемо изменился, и бросивши все, что было в нем светлого и привлекательного, выступил с проповедью средневековой темы и насилья. И пошел же писать!

Народ создан для правительства, а не правительство для народа. Наука только для науки, а жизнь не имеет ничего с нею общего. Для достижения полной свободы совести необходим институт священников-жандармов (не инквизиторов ли?), а для энергичного правосудия – пытки. Высшим судьею в деле образования – Бисмарк, а образцом государственной мудрости – Наполеон III. Для основательного изучения классической мудрости требуется от бедных мальчуганов до 40 часов в сутки умственной и самой усидчивой работы, а реально образование пригодно только почтальонам.

Всех абсурдов не перечтешь, но увы, эти абсурды пошли в ход!

С падением крепостного права пало и назначение дворянства. Катков понял, что теперь влиятельная сила переместилась в сословие московских купцов, возведенных покойником Николаем Павловичем в представители народа, и что этой неумелой силе нужно только дать психический стимул, чтобы руководя всею накопившеюся энергиею, сделаться представителем, вожаком и оракулом могущественной партии. Он взял интересы этой партии в свои руки и достиг предположенной им цели. Очень немногие (Schedo-Ferroti) [296] Псевдоним публициста барона Ф.И. Фиркса (1812–1872). поняли тогда же этот маневр профессора московского университета: Леонтьев [297] Леонтьев Павел Михайлович (1822–1874) – классический филолог, преподаватель Московского университета, близкий соратник Каткова. , его alter ego, его inseparable [298] Неизменный двойник (франц.). , глубоко ученый, но слабый и телом, и характером; Юркевич [299] Юркевич Памфил Данилович (1826/7–1874) – профессор Московского университета, представитель русской религиозной философии. , видевший всегда и с одной, и с другой стороны, одно и то же, под разными только названиями; Любимов [300] Любимов Николая Алексеевич (1830–1897) – русский физик и журналист. Один из основателей Московского математического общества. , прозванный собачкою Каткова, восхищавшийся в своей вступительной лекции физики, светлым, трезвым и здравым взглядом на природу, и поздравлявший студентов с избавлением их от вредных влияний гибельного позитивизма, – эти люди, самые приближенные к Михаилу Никифоровичу, едва ли догадывались, что они были не более как пешки в руках ловкого игрока, заручившегося их слепым повиновением и дерзко называвшем себя собирательным «мы»: «мы желаем», «мы требуем!». Впрочем, имея в своем распоряжении материальную силу купечества и умственную стольких послушных интеллигентов, кто не звал бы себя «мы», подразумевая – ваш повелитель.

И московское купечество поднесло своему повелителю великолепную чернильницу и еще великолепнейшее перо, «да макает им в ум», а при содействии преданных ему профессоров, подняло и университет совершить перенесение на Страстной бульвар мощей ректора Баршева, не подававшего во всю свою жизнь ни одного признака жизни.

Оно подхватило на пути и добродушного Оле-Буля [301] Булль Уле (норв.) Ole Borneman Bull, 1810–1880), норвежский скрипач и композитор. , который, не понимая, что с ним творится, кричал только: «Скрипку, скрипку мне!». Скрипки ему не дали, а жаль, потому что любопытно было бы услышать, что за оратория вылилась бы у этого бесспорно талантливого маэстро.

Время реформ, следовавших быстро одна за другою, не могло пройти без больших или малых, но все-таки чувствительных колебаний и сотрясений. И вот обширное поприще выдвинуться вперед, ставя оппозицию этим реформам, хотя бы ex absurdo [302] Доходя до абсурда (лат.). . Так и было. Катков шел этим путем, оппонировал и оппонировал ex absurdo, зажмуря глаза, и впрямь противоположно всем высказанным им прежде идеям. Его спросили, не бывал ли он знаком с Байбородою.