Максимилиан Маркс - Записки старика

Как громом поразило всех известие о событиях в Варшаве.

15-го февраля по самовольному распоряжению какого-то Заболотского пало пять ни в чем неповинных жертв [278] 15(27) февраля 1861 г. генерал Василий Заблоцкий приказал открыть огонь по мирной демонстрации, требующей социальных реформ и гарантий основных гражданских прав. Манифестация превратилась в религиозно-патриотическое шествие. , и в само 19 февр[аля]. совершилось торжественное погребение их трупов. Через три дня депутаты городских жителей явились к гуманному и глубоко уважаемому ими наместнику Кн. Горчакову, по-раженному не менее их этою никак неожиданною невзгодою, с просьбою разъяснения самого события и принятия нужных мер предосторожности. Князь объяснил, что все совершалось помимо его воли и без его распоряжения. Депутат от ремесленников, содержатель сапожного заведения, Станислав Гишпанский, напомнил ему, что за все отвечает фирма, которой он – представитель; а раввин Мейзельс на вопрос «зачем и он тут», с библейскою фигуральностью называя правительство отцом, страну матерью, а жителей детьми, ответил: «Дети плачут, когда отец бьет мать». Князь Горчаков выслал подальше из Варшавы всех этих депутатов. Всем известен печальный ход последовавших событий.

В Москве никто не одобрял стреляния по народу, но зато каждый молодец толковал на свой образец, и оттого толкам не было и счету. Некоторые были наивно глупы, потому что сводились на пустейшие слова: ошибка, случай, недоразумение и пр. Но были и очень оригинальные. Мне памятен один, слышанный мною в вокзале Николаевской железной дороги от уезжающего из Москвы какого-то пожилого господина в общеармейском мундире, славянофильствующего помещика, кажется, Новгородской губернии, с какою-то нерусскою и даже неславянскою фамилией, которую никак теперь не могу припомнить:

– Дело-то, сударь мой, само по себе и плевка не стоит. При покойном государе наш отец командир Иван Федорович сейчас же вывел бы все войско из этой проклятой Варшавы и в полчаса (как он и говорил приезжавшему из Лондона жидку Монтефиоре) разгромил бы ее в пух и прах, а чрез другое полчаса в Питере читали бы депешу: «Варшавы нет, спокойствие восстановлено и все обстоит благополучно». Вот как по-нашему! И согласитесь, сударь мой, сами, что лучше. А то – севастопольские герои! Какие тут герои? Ох, этот Севастополь, право, хуже чумы. Европейские идеи! Да нам-то что до Европы – плевать на нее!

Вот возможно приблизительное содержание сильно прочувствованной и с жаром произнесенной речи почтенного представителя прежних времен.

Но это прежних. А вот что тоже собственными ушами слышал я, спустя 18 лет, и не в первопрестольной Москве, а на пределе обитаемых мест, в Енисейске. Директор прогимназии Н.[иколай] Н.[иколаевич] Сторожев, действительный студент [279] Выпускники университета, которые во время учебы прослушали все лекции и получили среднюю оценку от 3,5 до 4,5. Это не была академическая степень, которую можно было получить со средней оценкой выше 4,5. и ярый славянофил, сидел в состоянии откровенности, когда пришло известие о преступном покушении Соловьева на жизнь Государя Императора [280] 2(14) апреля 1879 г. революционер-народник Александр Соловьев совершил неудачное покушение на царя Александра II. . Пораженный известием он хотел привстать и сказав только: «Да! Пока есть Варшава – в России смутам конца не будет!» – упал от полноты чувств. Это ведь новейшего классического пошиба, хотя ни в одной латинской грамматике нет Variovia delenda [281] Варшава должна быть разрушена (лат.). , а дальше грамматики usque ad hoc tempus [282] До настоящего времени (лат.). наши педагоги не зашли, все-таки это представитель классицизма, разумеется, sui generis catcoviani [283] Своеобразного – катковского (лат.). .

В Варшаве кто-то вспомнил, что в 1830 году лишь только Кн. Константин Павлович удалился, совершена была торжественная панихида с крестным ходом по пяти декабристам, казненным в Петербурге. А тут у себя тоже – пять трупов! Чего же лучше для работы путем демонстраций, единственно возможным, по мнению большинства? Нужно только дать этим демонстрациям побольше простору, и – дело закипело.

В Москву летели письма с копиями писем, известий из-за границ, речей, отзывов и прокламаций. Молодежь не могла устоять против этого натиска, и решилась тоже сделать демонстрацию – отслужить панихиду за пострадавших невинно.

Обратились к декану католической церкви, ксендзу Довгялло. Тот наотрез отказался, не смотря на все просьбы, увещания, представления и даже угрозы. Что тут делать? Кроме общекатолической, в Москве есть еще другая, состоящая под непосредственным покровительством французского правительства и называемая французскою церковью, с двумя аббатами – Кудер и Террайль; а императрица Евгения [284] Императрица Евгения, урождённая Эухения Палафокс, графиня де Монтихо (1826–1920) – последняя императрица Франции. Жена Наполеона III. надела траур по убитым. Заадресовались к французским аббатам, а те заявили, что они с удовольствием исполнят просьбу, ежели только согласится на то французский консул в Москве. А г-н консул ответил, что молиться за усопших он запретить не может, но просит только об одном, чтобы при совершении обряда не было политических речей. Обещано более требуемого – речей не будет никаких.

– А относительно порядка самого обряда переговорите с аббатами, – сказал в конце консул.

Этого было довольно. Взялись ребята за работу. И в одни сутки изготовили все. Кто обводил черные каемки на восьмушке почтовой бумаги, кто писал, кто печатал, кто надписывал адресы, кто разносил и сыпал целые десятки приглашений в ящики городской почты! Более 700 кувертов было разослано по Москве, и к полякам, и к русским, к французам, немцам, итальянцам, армянам, и даже, кажется, к двум евреям. Болгары и чехи как студенты были приглашены словесно. Панихида назначена двухдневная – съезд приглашенных был непомерный, и кого же тут не было: и военных, и статских, и мужчин, и женщин, и стариков, и молодых. Дамы догадались сами надеть платья или черные, или белый с черными принадлежностями остального туалета.

Посредине церкви возвышался катафалк, а на нем – гроб с пятью терновыми венками сверх крышки. На ступенях катафалка горели лампады, прикрытые шарами белыми и кровяно-красного цвета, размещенные в изящной симметрии. Орган издавал соответственные обстоятельству, унылы, минорные мотивы.

В первый день ничего особенного не случилось. Во время обедни, при предложении даров, орган замолк, молодежь пала на колени и запели гимн «Boże, coś Polskę…». Все присутствующие в церкви последовали их примеру. Кто пел, кто подтягивал, но ни стоящих, ни молчащих, кажется, не было.