Максимилиан Маркс - Записки старика

– Ну, Арлап Фёдорович, скажу я вам только то, что всему этому как-то не верится.

– Уверишь! Спроси вот девчонку, так тебя тетка-лихоманка затрясет, и од страха зубами однако залязгаешь. Огнева бы ее задавила! Да вот все видели, как язва поганая влезла на месяц, да и откусила его. Вот таки так куска и не хватат.

Э! Подумал я, вот куда занеслась китайская демонология. Только там народ объясняет себе таким образом солнечное затмение, наши же арлапы прикладывают это объяснение к лунным. там демон, парящий в пространстве небес, терзает солнце, а здесь волхвитка Афонькина поднимается на луну и отхватывает кусок ее. И нет, не занеслось это поверье сюда, а осталось здесь, как и там, осталось потому что срослось с мыслями, с верою, с убеждениями всего человеческого рода, во всех его расах и племенах. Перикл должен был ободрять своих воинов научным объяснением солнечного затмения, а поверье все-таки осталось в народе поверьем, глубоким, прочным, незыблемым и неискоренимым. Недаром один не очень древний русский летописец говорит: «не вегласи глаголят солнцу пожираему быти». Это своего рода Перикл! А много ли всех этих периклов и чему равна сумма их, в сравнении с суммой особей человеческой породы невегласей [344] Невеглас – невежда, неуч. и арлапов, могущественных и числом, и физическою силою. Капля светлого продукта умственной деятельности и векового труда в океане грязного невежества – вот современная образованность и цивилизация! Но это, скажут, в Кежме, а по Кежме нельзя же судить обо всем мире. Быть может, что и так. Но только в Кежме есть приходская церковь, а при ней священник с дьяком, трапезниками и просвирнею, есть волостное правление с головою, старшинами, бюрокрациею, и экстрактом ее писарем, чем-то вроде правительственного прокурора, и, наконец, есть какое-то училище, и при этом училище какой-то учитель Феденька. Нет! Faites faire passer, messieurs! [345] Faites faire passer, messieurs – искаженный текст на фр. яз., предположительно игра слов от “laissez-faire” – позвольтеделать или принцип невмешательства.

– Как же эта огнева и язва взромоздилась на месяце? – спросил я.

– Да так по лучу.

– Как по лучу?

– Э! Да ты, брат Восипыч, как вижу, ничего не смыслишь. Ну, чего, что был и в Москве, и в Питере, и грамоте знаешь, и архив-то у тебя ишь какой, – причем, указал на какую-нибудь дюжину книжонок и несколько дестей исписанной бумаги, лежащих на скамейке в углу комнаты, и служивших мне ночью вместо подушки: «Ну, коли ты даже не промаракуешь и того, что однако каждый из нас и смышлит, и знает».

– Не смыслю и не знаю, Арлап Федорович, сознаюсь вам, как на духу. Вот таки ровно ничего и не смыслю, и не знаю, и прошу вас, наставьте меня, пожалуйста, как по лучу взобраться на месяц.

– Э-эх, грамотные головы, да еще и с ушами! Ну, так что же вы смышлите, коли и этого не знаете? А оно-то дело все так просто, что и мало-мальское дитя тебе все расскажет.

– Когда дитя станет рассказывать, то я, пожалуй, и не разберу даже, про что оно говорит. А вот вы, Арлап Федорович, человек обстоятельный, да и почтенный, сумеет мне вбить в голову то, чего я не понимаю. Вас-то я надеюсь понять, потому что вы всегда говорите коротко, но толково и умно.

– Так слышь же. Вон чего. Возми-ка туяс [346] Туес – круглый берестяной короб с плотно прилегающей крышкой. , да пошире, налей в него воды полнехонько, поставь его на открытом дворе, и стань сам так, чтобы месяц показался в туясе. Большой и здоровый нож должен быть готов в руках. А то еще лучше, коли пальм а(тунгусский кинжал). Валяй пальмой по месяцу, да крепче, чтобы она прошибла дно туяса, и поглубже вошла в землю. Удалось – вот те и всё тут! Луч прибит к земле! Хватайся за него да держись только твердо. Ведь другой конец его на том месяце, что на небе. Ну, так и доползешь, коли голова крепка да руки здоровы.

– А луч-то и будет виден?

– Ишь, виден! Тонок, что те мизгировы нити, да прочен зато, прочнее всякой бичевы. Не видит глаз, так рукой имай!

Вот и кежемская теория истечения! – подумал я. – Тут есть всё: и вещественность света, и лучистость его, и даже прямолинейность, и тонкость лучей. Одним словом – всё! Но только это всё так грубо, так аляповато, так косолапо, что и сам не знаю, почему, однако же крайне глупо и беспредельно нелепо. Но рассуждения в сторону, надо вести разговор. Прав Наполеон I, когда и такие крайности, как Нютн и Арлап, в самом деле сходятся.

– Ах, Арлап Федорович, как же это просто и ясно, проще и яснее самого луча! И как про это до сих пор в книгах ничего не написано?

– Да что там в ваших книгах путного – гиль одна да и только. Вот веснусь я заходил в училище. Наш Федька-то положил какие-то 4 дощечки в ряд да и зовет Тишку Тютина, и говорит ему: «Чего тут?» Тишка глядел-глядел, да «ерши» говорит.

«Ну, ладно, – сказал Федька, – садись». Тот пошел и сял. «А вот теперь что будет?» – спросил он у Ваньки Климова. Тот поглядел и проревел: «Шире!». «Хорошо», – сказал Федька. Что за лишак такой: ерши – ладно, и шире – хорошо? Ну, осенил себя крестным знаменем, плюнул да и ушел. Тоскливо-то и за деньгами нашими, и за ребятишками. Пропали однако, да и только! – причем почтенный Арлап махнул рукою порывисто, и вздохнул от глубины сострадательного сердца.

– Нет, Арлап Федорович, учения и грамоты не браните. Ведь лучше же будет, когда дети ваши будут грамотны. У вас в волостном правлении будут свои и писарь, и помощники их, и писцы; а кто ведает, иной попадет и к заседателю, пожалуй, даже и к исправнику. И им, и вам будет лучше.

– Ни им, ни нам. Сопьются все, как спился наш учитель Федюха, как спились наши писаря и писцы. Ничего с них не будет. А с нас, общественников, они драть будут шкуру еще почище чужих. И накорми их, и напои, и денег им принеси, и с промыслу часть отдай. Свои ведь – не откажешься. А откажешься – такую притчу сделают с тобою, что не будешь рад. Вот Ефим-то Лаврентьев, что в волости пишет – ведь наш, а с кого не сорвал и кому не напакостил. Да еще ни одной ни бабе, ни девке спуску не дает. А ты молчи! Ну чего грамотный – так и подведет статейку. Хорошо, как поучится да пойдет на прииски, тогда нечего бояться его, не страшен – далеко! Да лет через пять еще махнет в золотничники и выпишется – так нам-то чего? А вот Кустов и посельщик да грамотный, так заступал место писаря. Ну, досталось же однако нам, а бабы наши так воем выли. Уж ухаживали они, ухаживали за его девкою Александрою, да ничего не помогало. Била всех и руками, и ногами. Одну как топнула в пузо, так та тут же и опросталась мертвым ребенком, а другую сослала на Амур.

– На Амур? Каким же это образом?

– Да требовались тогда на Амур гулящие девки. Их записывали там в казачки. Вот она и обработала так, что ее, замужнюю и от живого мужа сослали однако туда.